Артур опять было собрался вскочить, но граф нетерпеливым жестом остановил его, с громким стуком поставив чашку, отчего немного напитка выплеснулось на белоснежное блюдце.
— Отец! Вы… вы не можете этого сделать! — с отчаяньем в голосе воскликнул Артур.
При этих словах лицо графа начало покрываться красными пятнами. Он уже открыл рот, чтобы сказать что-то гневное, дабы приструнить зарвавшегося мальчишку, но Артур его опередил:
— Я… я люблю её! Мы любим друг друга! И после обучения я хотел просить вас разрешить мне жениться на Мэри. Отец, умоляю, не делайте этого, я не могу её потерять!
Слова были произнесены с такой страстью и с таким отчаяньем в голосе, что старый граф посмотрел на сына в некотором замешательстве, которое мгновенно сменилось паническим ужасом.
— Что? Что ты такое говоришь, мой мальчик? Ты в своём уме? — пролепетал он, всё ещё не веря в услышанное.
«Как же я мог такое допустить! Господи всемогущий, это моё наказание! Вот она — расплата за мой грех!»
Но сила характера и стойкая, приобретённая с годами выдержка помогли взять себя в руки. Граф с минуту помолчал, не спуская глаз с возбуждённого сына, и сказал как можно спокойнее:
— Артур, мальчик мой! Опомнись, прошу тебя! Мэри не может стать твоей женой! Сам посуди, почему я должен объяснять тебе такие простые вещи? Этот брак никогда не будет принят в обществе, ты это должен прекрасно понимать! Никогда! Ты — мой сын и единственный наследник! И ты думаешь, я допущу, чтобы какая-то безродная кухарка стала матерью моих внуков? — Волнение, охватившее старого графа, быстро опять переросло в раздражение. — Не бывать этому никогда! Немедленно выброси эту чушь из головы и ступай готовиться к отъезду. — Но, отец…
Старый граф по натуре был властен и не привык, чтобы ему перечили, и уж точно никак не ожидал непослушания от своего сына, который до сих пор всегда и во всём ему подчинялся и никогда не прекословил.
— Завтра же ты уедешь в Лондон, а сегодня я дам своё согласие на брак мистеру Риверсу. Тот час же отпишу ему, и покончим с этим!
Крэддок был крайне раздражён, но между тем он усилием воли старался сдержать свой гнев, надеясь на то, что его послушный ребёнок и в этот раз согласится с его разумными доводами.
— Твоё… гм… увлечение — это обычная юношеская влюблённость. Ты мало общался с девицами из достойных домов. Это моя вина, мой мальчик: думал, что так будет лучше, что тебе сначала необходимо получить образование. А Мэри… Ты слишком много проводил с ней времени, вот и напридумывал себе… гм… любовь.
Артур с ужасом слушал отца, едва сдерживал отчаяние, близкое к истерике, но всё ещё надеялся, что сможет его убедить, и любящий отец, всегда по-доброму к нему относившийся, поймёт и не станет рушить их с Мэри жизнь.
— Отец, умоляю, не делайте этого, вы погубите нас обоих. Не заставляйте меня идти на отчаянный шаг… Я не смогу жить, зная, что моя Мэри — жена другого! Наши жизни будут загублены!
Плотина была сорвана: бешенство, вызванное ослиным упрямством сына, охватило старого графа. Он больше не в силах был себя сдерживать: резко приподнявшись с кресла, отвесил Артуру пощёчину, отдавшуюся звонким эхом в сводах высоких потолков библиотеки. Губы графа дрожали, а гневно сверкающие под кустистыми бровями глаза метали в ошеломлённого юношу тысячи полыхающих молний:
— Негодный мальчишка! Да как ты смеешь мне, отцу, который тебя вырастил, дал всё для счастливой жизни, говорить такое? Из-за кого — какой-то безродной девки! Да её даже простой клерк за себя не возьмёт! Она — никто! Живёт в моём доме из милости на всём готовом, даже не служит!
Граф тяжело опустился в кресло и провёл ладонью по влажному лбу, затем, отпив глоток давно остывшего чая, с досадой покачал головой: — И это твоя благодарность! Сегодня же отправлю её в дальнее поместье за птицей смотреть!
Артур по-прежнему стоял в оцепенении с усилием пытаясь понять смысл слов, сказанных отцом. Его никто никогда не бил, он даже представить себе не мог, что такое возможно. С рождения, сколько себя помнил, его окружали любовь и забота близких людей. И вот его ударили. И кто — его отец! Пощёчина, окрасившая щёку в малиновый цвет, отрезвила и привела мысли в порядок. Истерика ушла, уступив место холодному трезвому решению, возникшему мгновенно.