«Прости, любовь моя, но у нас нет другого выхода, как уйти вместе в мир иной. На этом свете нас ожидает лишь разлука и жизнь, полная печали. Прости за то, что ты уходишь первой, а я в тоске продолжу жить без тебя в ожидании нашей встречи. Но такова наша судьба. Мы с тобой пили за любовь, но ты не знала, что твой кубок внутри смазан смертельным ядом. Я взял тяжкий грех на душу, любимая, один решив за нас обоих. Ты ещё успеешь лечь в свою постель и заснуть, но уснёшь навеки. Прости, что не могу уйти вместе с тобой, чего желаю всем сердцем. Я единственный сын у своего отца и должен исполнить свой долг — произвести на свет наследника. Наш род не может на мне прерваться. Через три года закончится моя учёба, и я вернусь. К тому времени отец подыщет мне девицу из равного нам рода. Мне неважно, кто это будет. Все они глупы, как утки, и мечтают только об одном: поскорей выйти замуж и нарожать кучу детей. Мне же, кроме тебя, любимая, никто не нужен. А как только родится мой сын, я сразу отправлюсь следом — за тобой, любимая. Это произойдёт очень скоро — всего через несколько лет. По сравнению с вечностью, это ничто. Как пять песчинок в бескрайних песках пустыни. Мы с тобой воссоединимся в другом — вечном мире, там, где нет земных законов, правил и традиций, где никому не будет дела до того, что мы с тобой брат и сестра, где мы будем свободны. Перед богом все равны, и мы с тобой обязательно встретимся!»
Артур поднялся, вытер ладонями мокрое от слёз лицо и посмотрел на верхний этаж дома. В ночи одиноким маячком светилось окно. За ним готовилась к вечному сну его любимая Мэри. Когда свет в окне погас, он жарким шёпотом произнёс молитву, осенил крестным знамением дорогое окно и побрёл вдоль стены к двери, ведущей в его комнаты.
***
Десять лет спустя...
На аккуратно постриженной лужайке, за небольшим круглым столом, накрытым кисейной скатертью, в лёгких плетёных креслах сидели за послеобеденным чаем брат и сестра. Мэри, уже вошедшая в пору своей зрелости и слегка располневшая после третьих родов, неторопливо разливала душистый мятный чай, с ласковой улыбкой поглядывая на брата. Саймон же, в свою очередь, с нескрываемым удовольствием любовался нежным овалом лица сестры, обрамлённым льняными локонами, завитыми по последней моде в тугие букольки, задорно подрагивающие при каждом движении. Белоснежные кружевные рюши на глубоком вороте свободного атласного платья голубого цвета необыкновенно освежали алебастровую кожу груди и шеи хозяйки дома.
Мэри только недавно родила третьего ребёнка — здорового пухлощёкого мальчика, и ещё не выходила в свет, предпочитая всё свободное от домашних забот время проводить с детьми.
— Саймон, дорогой, прошу тебя, не забирай Камилу на прогулки, не спросив у меня. Миссис Уимборн опять жаловалась, что она пропускает занятия. Джеймс меня совершенно не слушает и всё ей позволяет, а эта непослушная девчонка всякий раз, как только завидит миссис Уимборн, убегает в сад и прячется. Прислуга с ног сбивается, никто не может её разыскать. Ну что ты смеёшься? — Мэри, ты чересчур строга к нашей милашке. Камила растёт нормальным ребёнком, просто слишком подвижна и любознательна. Вспомни себя в её годы. Наш дворецкий мне рассказывал, что ты была ещё та непоседа. Ему частенько приходилось снимать вас с Артуром то с деревьев, то с крыши амбара. А однажды даже… — Саймон, прошу, — прервала его сестра, — не нужно о прошлом. Ты же знаешь, я не люблю вспоминать. — О, прости дорогая, я, кажется, слишком увлёкся.
Брат успокаивающе пожал подрагивающие пальчики сестры, затем аккуратно взял с блюда сэндвич с гусиным паштетом и откусив добрую половину, запил душистым напитком. Мэри тихо вздохнула и сделала маленький глоток из своей чашки.
— Кстати, как продвигается твоя учёба? — взглянула она вновь на брата. — Да всё прекрасно. Закончу через год и смогу, наконец, уехать в Америку. В Англии с её чопорностью и ханжеством мне душно, ты же знаешь. Хочется свободы, воздуха! Если бы ты была мужчиной, ты бы меня поняла. — А как же наш дом? На кого ты оставишь поместье? Если бы был жив сэр Джейкоб, он бы никогда не позволил тебе уехать. Ты ещё слишком молод, чтобы жить самостоятельно, я этого не одобряю, так и знай. — Вот это мило! — воскликнул Саймон, — А сейчас, по-твоему, я живу не самостоятельно? Дорогая сестрёнка, я вырос в чужом доме, впрочем, как и ты, и это, как нельзя лучше, послужило моему раннему взрослению. И поскольку за мной некому приглядывать, я делаю это сам, — со смехом закончил Саймон.
Мэри хмурилась, слушая брата, но под конец его монолога не смогла сдержаться и тоже тихо рассмеялась. Отсмеявшись, брат сделался серьёзным и продолжил вполголоса, глядя перед собой: — Я никогда не любил этот старый ужасный дом. А сейчас он вообще похож на зловещий заброшенный склеп: в нём холодно и сыро даже летом. Был бы жив Артур, вот он, возможно, смог бы что-то там перестроить, а так… кому теперь нужны эти холодные могильные камни? Представляешь, — задумчиво посмотрел Саймон на застывшую сестру, — у Артура сейчас могли быть дети, как у тебя, и вы бы, возможно, дружили семьями, если бы не несчастье.