— Я скорее предпочту пожизненное соседство с жуками и пауками, чем смотреть на ваши уродливые, жалкие рожи! — и лишь произнеся последнее слово, поняла что наделала.
Глаза юных волков зажглись желтым светом, и первый удар нанес разъярённый Сверр. После, я уже не понимала, кто свалил меня на землю, кто бил, а кто тащил за волосы. Кусать никто не решался, все ждали, что скажет их лидер, но он медлил. Высокие и густые кусты, надежно прятали эту сцену расправы надо мной, от случайных зрителей, что могли находиться у окон поместья, и только чудо могло меня спасти. И оно произошло. Громогласный рёв, заставил отскочить разошедшихся юных волков, от скрюченной на земле жертвы, и приклонить головы, перед главой клана.
Сквозь нарастающий шум в ушах, я слышала лишь обрывки фраз. Опухшие глаза видели плохо. Но я отчетливо запомнила детские желтые глаза, и капризное «хочу зеленоглазую куклу!». Затем всё померкло, лишь на краю сознания услышала отдаленный рёв отца «целителя!», что казалось, наконец, сжалился надо мной, или наоборот, оказался непомерно жесток, не дав мне умереть.
Глава 2
Первое что я почувствовала очнувшись, это боль, казалось, каждая частичка меня ныла и болела. В этой жизни мне уже доводилось испытывать боль даже большую, чем та, что сковала моё тело сейчас, но дети склонны быстро забывать горести, ведь в мире столько всего интересного и неизведанного. К сожалению, это не относилось к душевным ранам, которые оставляли более ощутимый след в детской памяти.
Светлая просторная комната была абсолютно безликой и холодной. Такими же холодными и равнодушными были глаза отца, что ожидал моего пробуждения. Казалось, ему было смертельно скучно находится здесь, и его желание поскорее покинуть целительскую обитель было хорошо видно даже моему одурманенному болью взору. Скучающее выражение лица отца больно полоснуло по сердцу. Крохотная слезинка скатилась по израненной щеке. Но равнодушие Ульфа Фолке явно показывало мне, что он ожидал момента моего пробуждения, отнюдь не от неожиданно вспыхнувших родительских чувств. Это знание не давало мне строить ложных надежд на счет намерений отца. Мне не хотелось снова обманывать себя, веря взрослым, а потом разочаровавшись, чувствовать горький вкус предательства.
— Твои слёзы излишни, Атира. Я пришел сюда не созерцать то слабое существо, коим тебя сделала твоя мать. — холодно вещал он. — Ираида не одобряет её прихоти, но с этого дня ты принадлежишь Вигдис, моей дочери. Это всё что я хотел сказать. Служи ей верно и получишь награду, но если обидишь я лично сдеру с тебя шкуру, запомни!
Я задрожала. Глава держал своё слово и всегда выполнял обещания, особенно если обещанное было угрозой. Служить кому бы то ни было, мне не хотелось. Но Ульф Фолке не предлагал и не спрашивал, он просто ставил меня перед фактом. И скорее всего весь смысл его нахождения рядом с презренной дочерью в том, чтобы лично озвучить предупреждение. Каждое движение приносило боль, но я мелко закивала в знак согласия не доверяя своему голосу, боясь позорно застонать в присутствии отца. Мне казалось, что сделай я это, он возненавидит меня еще больше.
Глава окинул меня жестким взглядом и поднявшись, пошел прочь. А я расплакалась от облегчения, наконец, спокойно выдохнула. Впервые за четыре года, я спала на мягкой постели укутанная в тёплое одеяло, что пахло свежестью и чистотой, а не плесенью и безысходностью.
Мое пребывание в целительском крыле оказалось спокойным. Я с интересом рассматривала столы с бумагами и полки с баночками, надписи на которых мне было не разобрать. Молчаливый целитель приходил два раза в день. Сначала меня поразил этот двуликий, он излучал умиротворение и спокойствие. Двуликие по своей природе агрессивны и импульсивны из-за своей животной половины. Но изящные движения целителя, что ловко сменял повязки и накладывал новые, слегка завораживали. Правда вскоре я поняла, что мужчина просто безразлично делал свою работу, будто перед ним не живое существо, а просто кукла.
Нет, он не вязал туго или грубо дергал, нет, он просто делал это механически, не проявляя ко мне интереса. Все мои чаянья завяли на корню, я ожидала, что если стану развлечением для своей сестры то, отношение ко мне хоть немного изменится, но похоже все напрасно. Самое ужасное чувство это равнодушие. Злость, гнев, ненависть, презрение всяко лучше, чем безразличие. С уходом целителя я снова погружалась в невесёлые мысли. Что терзали мой разум и заставляли бояться дальнейшей жизни.