Фрагмент 4
Моя сестра не хочет, чтобы я продолжал писать свою книгу о Мендельсоне-Бартольди. Она говорит, что писательство мне вредит. Кинесберг смотрит на мое писательство как на безобидное занятие, чтобы скоротать время. Но ни та ни другая и не подозревают, что для меня значит писать про Мендельсона-Бартольди, особенно теперь, после моего возвращения с Мальорки, когда в моей истерзанной душе — лишь образы могил из бетона, которые я видел на кладбище в Пальма-де-Мальорке и которые открыли мне подлинную сущность смерти. Обычные могилы оставляют нам хоть какую-то надежду, может быть, наивную, что это только метаморфоза, что наше тело и мы вместе с ним просто меняем одну форму существования на другую, пусть даже и черт-те какую, но всего лишь меняем одно на другое! Даже кремация не лишает нас надежды. Дым, поднимаясь к небу, пробуждает в нас представление о возможности слияния с атмосферой, стратосферой и не знаю с какой там еще сферой. Во всяком случае, при традиционном способе погребения и при большом желании подобные представления не лишены смысла. Но тела, погребенные в бетоне, таким представлениям никак не способствуют. И что за гадость этот бетон! В бетоне гибнет любая надежда и наступает мертвая тишина. Это я понял там, на кладбище на Мальорке, столкнувшись лицом к лицу с бетонной смертью.
Фрагмент 5
Наверное, я мог бы как-то примириться с сестрой. Но зачем? Я же не виноват, что Мендельсон-Бартольди сочинял такую музыку. И не виноват, что пишу о Мендельсоне-Бартольди. Вот и Кинесберг меня поддерживает, и она права. А еще говорит, что нет моей вины в том, что мне встречались женщины, которые меня не любили. Можно подумать, что бывают женщины, которые способны любить мужчину. Они по-настоящему вообще никого не любят, кроме своих детей, да и то, смею вас уверить, далеко не всегда. Более того, Кинесберг, бедняжка, не подозревает, что ни одна любящая женщина, хотя таковой не существует вовсе, не может помочь мужчине в его, так сказать, изначально трагической ситуации.
Фрагмент 6
Моя сестра и Кинесберг полагают, что мне нужна опекунша. Это классический пример женских суждений. Они уверены, что мужчина без женщины угасает, становится ни на что не способен и впадает в депрессию. Может, они и правы, но мужчина и с женщиной может впасть в депрессию, а то и во что похуже. А чем дальше, тем только глубже. Так мы подошли к тому, что мужчина в современном мире обречен. И мыслящий человек, то есть мужчина, все более уверенно и неуклонно осознает, что он живет в большом и просторном приюте для сирот, постоянно убеждаясь, что у него нет ни матери, ни сестры, ни жены и никакой женщины вообще.
В администрацию округа Ольсдорф,
в комиссию по опеке и попечительству
Уважаемые члены комиссии!
Сообщаю, что 4 января господин Рудольф Бергман умер. Как видите, Господь Бог распорядился по-своему. Господин Рудольф умер дома, а не где-нибудь в больнице. Я бы этого не допустила. Я была при нем до последней минуты, и он впервые рассказал мне о себе немного больше. Сказал, что хотел любить свою мать и сестру, но у него это никак не получалось. Когда же он понял, что так и не сможет их полюбить, решил, что лучше и не пытаться. А еще сказал, что на той Мальорке он понял, что означает смерть, то есть, как он выразился, полная и окончательная смерть. Сказал, что полная и окончательная смерть непроницаема, как бетон. Что полная и окончательная смерть — это одиночество, забетонированное внутри самого себя. И что он этого боится. А мне вспомнилось предание, которое рассказывают в горах близ Гмундена, о привидении, которое само себя боялось. А еще господин Рудольф сказал, что хотел бы быть похоронен в могиле, то есть в земле. И никак не в колумбарии в тесной и непроницаемой клетушке для урн. И что, дескать, он хочет, чтобы похороны проходили со священником и с музыкой, будто это все как бы не всерьез. Он и музыку сам выбрал, а я все его пожелания записала на бумаге.