Прямо здесь, в приюте св. Марии Магдалены Силия уселась рядом с Мерфи в его кресло-качалку. Они оттолкнулись от пола босыми ногами и, запрокинув головы, скользнули взглядом по облупленной штукатурке, потом нагнулись вперед — увидели ободранный линолеум, они оттолкнулись снова и принялись раскачиваться без остановки. Сидя под простыней, Силия качалась взад-вперед и громко декламировала:
Силия нечаянно повернула голову и увидела то, другое лицо Мерфи. Она увидела, как лицо это кривится, то удлиняясь, то сокращаясь, как оно багровеет, как оно горит, словно в огне. Тот, другой Мерфи принялся неистово раскачивать и трясти эту несчастную качалку, от чего она заходила ходуном взад-вперед, как перепуганная деревянная лошадка, как колыбель, которую вместо того, чтобы нежно покачивать, пинают, и она мечется с бешеной скоростью. Силия увидела, что у Мерфи пошла носом кровь. Она хотела встать, но кресло оказалось слишком узкое. Наконец Силия догадалась, что она не привязана, что ремни удерживают одного только Мерфи, а сама она может запросто вырваться из этой безумной гонки, но в панике запуталась в ремнях и закричала.
Прибежала сестра милосердия. Высвободила Силию, запутавшуюся в простыне, задрала на ней мятую рубашку и вколола ей галоперидол. Силия затрясла головой, словно копилкой, и мигом провалилась в глубокий сон. Сестра на всякий случай переодела Силию в рубашку-распашонку с завязками на спине, чтобы легче было колоть уколы в ягодицу, если ночью снова потребуется успокоительное.
На другой день утром Силия опять не стала вставать и одеваться и не пошла вместе со всеми на завтрак. Ей удалось убедить О’Рурк, что завязки на распашонке ей затянули так, что невозможно пошевелиться. Только к полудню Силия выбралась из кровати. На цыпочках (Силия почти всегда ходила на цыпочках) она просеменила к столу. Подопечным, которые по уважительным причинам не могли спуститься вниз в столовую на первом этаже здания, разрешалось обедать в палате. Специально для этих целей стол был покрыт пластиком (чтобы его ненароком не запачкали), а на пластиковой скатерти лежал латунный звоночек, цепочкой прикованный к ножке стола (сестрам милосердия было хорошо известно, какой образ жизни вели здешние обитательницы прежде, и монашкам не хотелось рыться в их постелях, отыскивая звоночки). Сегодня Силия была как раз той подопечной, которая могла обедать в палате. Она обрадовалась, что теперь может звонить, что теперь она может требовать, пусть все, и О’Рурк в том числе, это услышат, и она изо всех сил принялась трясти звоночком, чтобы ей принесли еду в палату. Однако по уставу немощным подопечным дозволялось звонить, а не устраивать переполох на всю округу. Но Силии было все равно, и она продолжала трезвонить на всю богадельню.
К счастью, прибежала новенькая монашка, иначе за такое поведение Силия схлопотала бы оплеуху. Новенькая принесла овсяную кашу, подсела к Силии и принялась терпеливо кормить ее с ложки клейкой кашей. Силия задрала распашонку выше колен, вытянула обе ноги перед собой и внимательно их рассматривала. Она поджимала и разгибала пальцы ног, вытягивала ступни и тянула носочки, снова сгибала ступни и снова разгибала пальцы, словно малое дитя, которому скучно и нечем себя занять. Ее ноги, усыпанные оранжевыми болячками, напомнили ей лапы голубей, которых она видела в детстве на карнизах низких горбатых домиков в тех кварталах Дублина, где жила городская беднота. Здесь в богадельне голубей она нигде не видела, а только слышала их приглушенное воркование, когда они прохаживались сверху по крыше. Силия сидела, рассматривала свои ноги и мирно глотала кашу. Она водила указательным пальцем по пластиковой скатерти и время от времени, ухватившись за край стола, точь-в-точь как тогда Мерфи за острие черной ограды, сжимала и разжимала пальцы.