— Слышишь, Мартин, вставай! — кричала Карен, расчесывая свои густые волосы.
Мартина нелегко было стащить с постели, он нежился под своей перинкой, жаловался, что у него болит голова или живот, но все напрасно: Карен сдергивала с него перинку.
— Ты не болен, а просто лентяй, — возмущалась она. Мартин нехотя вставал, одевался, смачивая водой свои рыжие вихры, а потом садился к столу, где стояла его чашка. Карен наливала в нее жидкость, которая называлась кофе, но ни запахом, ни вкусом его не напоминала. Теперь вместо всех продуктов были эрзацы. Сам-то Мартин не помнил вкуса настоящего кофе, но он часто слышал, как взрослые рассказывали о нем.
В комнате было холодно, печь по утрам не топили, только вечером немного подтапливали — уголь вздорожал, и достать его было трудно. Иногда жизнь казалась Мартину очень мрачной, но все-таки он не терял надежды на лучшие времена.
Якоб, уже одетый, молча сидел у стола, покуривая трубку. Он рано вставал, чтобы идти в порт, — там иногда требовались люди для разгрузки судов. Каждый день он шел туда с надеждой — а вдруг удастся подработать!
— Как ты думаешь, будет сегодня работа? — спрашивала мужа Карен.
— Кто его знает, — отвечал Якоб. — Все зависит от десятника. Как только он выходит — мы всей гурьбой к нему. А он выбирает, кого ему заблагорассудится. Ткнет пальцем в тех, кто ему пришелся по вкусу, а остальные отправляйся домой ни с чем. У нас там столько же прав, сколько у скота на воскресном рынке.
— А может, этому парню стоит поднести пива или там сигарет, что ли… — сказал как-то Вагн.
— Короче, дать ему взятку? Может, кое-кто так и делает, но я не стану.
— Взятка взятке рознь, — улыбаясь, сказал Вагн. — Сам знаешь: не подмажешь — не поедешь.
Тут все четверо рассмеялись. Очень уж забавный вид был у Вагна: положил ногу на ногу, щурится на кончик сигареты, одет с иголочки — ни дать ни взять герой его любимых фильмов.
— А мусорщик устроился на аэродром в Ольборге, — сказала Карен, наливая себе чашку суррогата. Она пила на ходу, присесть ей было некогда — у нее теперь времени было в обрез.
— Стало быть, и он тоже, — сказал Якоб. — Ну что ж, кое-кто ради наживы ни перед чем не остановится.
— Что поделаешь! Многие на это идут, да у них и нет другого выхода, если они не хотят умереть с голоду, — сказала Карен и, подойдя к шкафу, стала собирать свою сумку. А потом, не оборачиваясь, добавила: — Его жена говорит, что он зарабатывает уйму денег.
— Гм, — сказал Якоб, косясь на спину жены и постукивая трубкой о пепельницу. — Сколько бы он ни заработал, все равно он все пропивает, а потом колотит жену.
— Но ты-то ведь мог бы тоже работать на аэродроме, — сказала Карен, обернувшись лицом к мужу.
— Не стану я немцам помогать.
— Не поможешь ты — помогут другие.
— Это не мое дело.
— Мы сидим без гроша, а профсоюз из-за твоего упрямства скоро отнимет у нас пособие, — сказала Карен, собрала со стола грязные чашки, поставила их одна в другую и понесла на кухню.
Потом вернулась и стала вытирать клеенку.
— Кто хочет прокормить семью, должен работать, — сказала она.
— Нет, — ответил Якоб. — Не имеем мы права брать работу, от которой польза немецкой армии. Мы можем вредить немцам только одним способом: не помогать им — и точка. Хотят строить аэродром — пусть сами возятся с этим вонючим делом.
— В войне я ничего не смыслю, но зато знаю, чего стоит в наши дни прокормиться и одеться, и вижу, как поступают другие, — сказала Карен. — Например, мусорщик или каменотес, что живет этажом ниже. Скоро все наши знакомые наймутся туда, да и кто станет отказываться от работы, раз за нее хорошо платят? Ты один, Якоб, воротишь нос и навредишь себе этим. Думаешь, немцы ничего не замечают?
— Не возьмусь я за эту работу, даже если нам придется голодать.
— Так, стало быть, ты допустишь, чтобы и дети наши голодали? — резко сказала Карен и выпрямилась.
— Да, — ответил Якоб.
— Скажи спасибо, что у меня есть работа и я могу вас всех содержать, — сказала Карен.
Мартин видел, что на лбу у отца бьется жилка, а его глаза потемнели от гнева. Карен молча вышла на кухню, но по тому, как она там двигала кастрюлями, было ясно, что и она еле сдерживается.
Якоб встал, отодвинув стул так резко, что он чуть не упал. Потом снял в прихожей кепку с крючка, набросил куртку и вышел, не простившись и так хлопнул дверью, что под обоями посыпалась штукатурка.