В это время дверь открылась, и вошла мама, а за ней мой врач. У меня на периферии сознания почему-то мелькнула мысль, что иметь деньги – великое дело: все услуги на дому; вот только мне сейчас вообще не смешно.
- Олег, как ты себя чувствуешь? – бросилась ко мне мама.
- Уже лучше. Что это было?
- У тебя понизилось артериальное давление, - начал Иван Николаевич, - плюс последствия черепно-мозговой травмы, плюс волнение, стресс. Завтра повезём тебя на МРТ, посмотрим причину конкретнее.
На следующее утро МРТ не показал ничего определённого; есть пара пятен, которые условно можно отнести к аневризме, но доктора, посовещавшись, говорят, что пока ничего не могут сказать определённого. Потеря сознания была продолжительной, и счастье, что сразу вызвали скорую, врачи которой оказали своевременную помощь, поэтому необратимых процессов в тканях головного мозга не произошло. Но если подобное будет повторяться, то могут быть тяжёлые последствия.
- Какие? – выпытывал я.
- У вас была серьёзная черепно-мозговая травма. Только около 25 - 30 процентов людей, перенёсших подобное, имеют хорошие долгосрочные прогнозы. Мы после короткого наблюдения назначим вам лекарственную терапию, чтобы предотвратить отмирание клеток…
- То есть я буду медленно превращаться в овощ, да? – прямо спросил я.
- Думаю, до такого не дойдёт, - ответил Иван Николаевич, - мы этого не допустим.
- Но вероятность всё-таки есть, - делаю вывод я.
- Наоборот, у вас большая вероятность на полное излечение – мы будем делать всё возможное для этого. Вам сейчас нужно избегать резких движений и физических нагрузок, хотя… - он посмотрел на моё неподвижное тело с загипсованными ногами, - вам это не грозит.
А я вспомнил наш со Светой секс несколько дней назад, когда я тоже почувствовал себя плохо, но тогда до обморока дело всё-таки не дошло, хотя Света что-то почувствовала и больше, чем на поцелуи, с тех пор не соглашалась.
Сказать, что я испугался, значит, ничего не сказать. Я был потрясён, раздавлен, уничтожен. Все мои надежды, что я смогу вернуться к прежнему состоянию, стоит только приложить усилия, пошли прахом. Приступы, подобные этому могут повторяться, постепенно превращая меня в растение, а могут и исчезнуть совсем. Моя реабилитация будет не просто долгой. Она будет, по сути дела, пожизненной.
Я готов был взвыть! Ну, почему этот Лексус выехал со стоянки именно тогда, когда мы со Светой проходили мимо?
Света… Мои мысли приняли другое направление. Я не смогу стать прежним, а значит, я не смогу дать Свете того, что она заслуживает. Она не должна мучиться со мной. И я сам не хочу видеть, как нежность в её глазах постепенно, изо дня в день будет сменяться жалостью. Не хочу, чтобы она оставалась рядом со мной не из любви, а из чувства долга, придумывая отговорки, почему не смогла навестить меня сегодня, почему не сможет забежать на этой недели. Почти девочка, она должна быть свободной от меня, инвалида с переломанными ногами и отмирающим мозгом. Взваливать на неё заботу обо мне было не просто бесчеловечно, но и эгоистично. Она должна жить как обычная студентка, наслаждаясь юностью, а не сидеть возле моей кровати.
Эти мысли ещё больше заставили меня ненавидеть моё состояние. Я должен был принять решение, которое принимать не хотелось, которому противилась вся моя сущность.
- Мама, - обратился я, как только мы вернулись домой, - я не хочу, чтобы Света приходила к нам. Я не хочу её видеть. Вернее, не хочу, чтобы она меня видела таким.
- Хорошо, - успокоила меня мама, - я позвоню ей и скажу, что эти дни она может к нам не приходить.
- Нет, ты не поняла. Вообще больше никогда!
Ну вот, слово «никогда» было произнесено. От этого я почувствовал себя ещё хуже. Мама встревожилась:
- Почему? Что случилось?
- Не хочу её жалости. Не хочу, чтобы она связывала себя с инвалидом.
- Она просто любит тебя. И почему ты записываешь себя в инвалиды? Мне кажется, не она, а ты сам себя жалеешь.
- Ты как-то очень правильно заметила: ей всего восемнадцать лет. Я не хочу, чтобы она в таком возрасте делала выбор между долгом передо мной, придуманным ею же, и нормальной беззаботной жизнью.