- Ты не хочешь? – подчёркнуто заинтересованно спросила мама. – А она? Ты её саму спросил? Чего она, а не ты, хочет?
- Я не хочу больше её видеть, - чётко произнёс я.
- Вот сам ей это вечером и скажешь, - так же чётко и холодно ответила она и вышла из моей комнаты.
Боли меня больше не мучали, но вот душа ныла. Из-за этого я не смог полноценно поспать днём: метался по кровати, сбивая простыню в комок, проваливался в кошмарную полудрёму, из которой выходил ещё более измученным. Да, я жалел себя, ненавидел своё никчёмное существование и страшился разговора со Светой. Я собирался резать по живому, отрывать себя от Светы с кровью. Ещё была возможность не делать этого, но я тут же останавливал себя: никакого малодушия. Я настраивал себя на разговор со Светой и до дрожи боялся его, я банально трусил, потому что мне придётся говорить с ней жёстко, а может, и жестоко.
Поэтому, когда она появилась на пороге моей комнаты, я вздрогнул. Я не слышал, как она вошла в квартиру, но по её лицу понял, что она успела поговорить с моей матерью. Я молчал, пока она шла ко мне с натянутой улыбкой, напряжённая и чуть испуганная.
- Что случилось? – спросила она меня вместо приветствия. Света подошла слишком близко к кровати, и я погрузился в её возбуждающий запах морозной свежести и карамели. Не поддаваться! Задушить в себе последние сомнения!
Она по привычке потянулась губами к моему шраму на брови, но я выставил перед собой руку и не просто остановил, а оттолкнул от себя. Теперь она смотрела на меня и испуганно, и обиженно.
- Ты уже знаешь, что за приступ у меня был? – спросил я её.
Она только кивнула.
- И моя мать сказала, что такие приступы будут повторяться?
- Может, и не будут, - произнесла она, не отрывая от меня взгляда, - даже врачи в этом не уверены…
- Но каждый такой приступ – это необратимые последствия для моего мозга, я буду постепенно превращаться в овощ.
- Какой бред!
- И я не хочу, чтобы ты оставалась рядом.
- Послушай…
- Нет, я не буду тебя слушать. Я хочу, чтобы ты ушла, сейчас, немедленно, и больше сюда никогда не возвращалась.
Она упрямо закусила нижнюю губу, но слёзы всё равно начали стекать по её щекам.
- Зачем ты так со мной, Олег?
Она разрывала меня, я задыхался, больше всего на свете мне хотелось обнять её, прижать к себе, успокоить. Но вместо этого я отвернулся от неё и сказал:
- Мне не нужна твоя жалость.
- Нет никакой жалости, я люблю тебя, - она сказала это тихо и спокойно, выбивая меня из колеи.
- Сейчас, может, и нет, но обязательно появится через месяц – два.
- Давай тогда и поговорим об этом, - просит она, - не накручивай сам себя. Всё будет хорошо, ты поправишься. Мы же любим друг друга…
Её голос действовал на меня гипнотически, заставляя мысленно представлять идиллические картины нашего совместного будущего.
И тогда я закричал на неё:
- Ты не поняла? Какая любовь?! Да сдалась ты мне со своей любовью! Уходи! И никогда, слышишь, никогда больше не приходи сюда. Я видеть тебя не могу.
- Олег!
- Любовь у нас! Сколько у меня было таких, как ты – хочешь назову цифру?! И многим из них ты уступаешь не только в красоте, но и в умении доставить мне удовольствие. Я устал от твоего присутствия, уходи немедленно.
- Остановись, Олег, не надо…
- Ты хочешь, чтобы у меня был новый приступ? Убирайся отсюда! Вон!
Я орал на грани очередного обморока, сжимая в кулаках края одеяла и трясясь всем телом от отвращения к самому себе.
Мама быстро вошла в комнату и за руку увела Свету за собой. А я остался один на один со своей болью, со своей болезнью, со своим искусственным гневом, со своей непонятной жизнью. Я закусил нижнюю губу, чтобы не завыть от безысходности, и единственное, что мне сейчас хотелось, просто умереть.
Я смотрел в потолок и чувствовал, как щёки становились влажными. Ну и пусть! Я уже не человек, я не мужчина – я инвалид.
В комнату зашла мама:
- Завтра ты ложишься в клинику на полное обследование и временно останешься там, через два дня тебе снимут гипс.