Дверца захлопнулась сама собой. Лампочка под крышей погасла. Генри увидел, как разлагающаяся рука Рыгало взялась за ручку переключения скоростей и врубила первую передачу. Белые суставы блестели сквозь прогнившую кожу на костяшках пальцев.
«Фьюри» покатил по Канзас-стрит к холму Подъем-в-милю.
— Как поживаешь, Рыгало? — услышал Генри свой голос. Глупый, конечно, вопрос — Рыгало здесь быть не мог, мертвецы автомобили не водят, — но ничего другого в голову не приходило.
Рыгало не ответил. Единственный запавший глаз смотрел на дорогу. Его зубы неприятно поблескивали сквозь дыру в щеке. До Генри вдруг дошло, что от старины Рыгало смердит. Старина Рыгало вонял, как большое ведро гнилых помидоров.
Крышка бардачка откинулась, ударив Генри по коленям, в свете зажегшейся внутри маленькой лампочки он увидел бутылку «Тексас драйвер», наполовину пустую. Генри достал бутылку, открыл и сделал большой глоток. Спиртное проскочило по горлу прохладным шелком и влилось в желудок раскаленной лавой. Генри содрогнулся, застонал, а потом почувствовал себя чуть лучше, уже не столь оторванным от окружающего мира.
— Спасибо, — поблагодарил он.
Голова Рыгало повернулась к нему. Генри услышал, как сухожилия шеи заскрипели, словно несмазанные петли. Рыгало с мгновение сверлил его взглядом мертвого глаза, и Генри только теперь понял, что Рыгало лишился и большей части носа. Создавалось ощущение, будто кто-то полакомился носом Рыгало. Может, собака. Или крысы. Скорее крысы. В тоннелях, куда они загнали в тот день сопляков, крыс хватало.
Двигаясь так же медленно, голова Рыгало повернулась обратно, лицом к дороге. Генри не возражал. Когда старина Рыгало так смотрел на него… что ж, Генри чувствовал себя не в своей тарелке. Что-то читалось во взгляде единственного мертвого глаза. Упрек? Злость? Что-то еще?
«За рулем этого автомобиля мертвый мальчишка».
Генри посмотрел на свою руку и увидел на коже огромные мурашки. Быстро отхлебнул из бутылки. Пошло легче, тепло стало расходиться по телу.
«Плимут» спустился с холма Подъем-в-милю, выкатился на кольцевую развязку, по которой транспорт двигался против часовой стрелки… только в этот ночной час никакого транспорта не было. Все светофоры мигали желтым, заливая световыми импульсами темные близлежащие дома и пустынные улицы. Стояла такая тишина, что Генри слышал, как щелкают реле в каждом светофоре… или ему только казалось, что он слышит?
— Я никогда не собирался бросить тебя там в тот день, Рыгало, — сказал Генри. — Я хочу сказать… ну, ты понимаешь… если у тебя возникали такие мысли.
Вновь заскрипели мертвые сухожилия. Опять Рыгало посмотрел на него запавшим глазом. Губы растянулись в жуткой усмешке, обнажившей черно-зеленые десны, на которых разросся свой сад плесени. «И что означает эта усмешка? — спросил себя Генри, когда автомобиль скользил по Главной улице мимо Универмага Фриза на одной стороне и кинотеатра „Аладдин“ и закусочной „У Нэна“ на другой. — Прощающая усмешка? Усмешка давнего друга? Или усмешка, которая говорит: „Я разберусь с тобой, Генри. Я разберусь с тобой за то, что в тот день ты бросил меня и Вика!“ Что это за усмешка?»
— Ты должен понимать, как все тогда было, — начал Генри и замолчал. Как тогда было? В голове у него все смешалось, словно элементы картинки-головоломки, которые только что вывалили на один из этих говенных карточных столов в комнате отдыха в «Джунипер-Хилл». Как было в точности? Они крались за жирдяем и сучкой до Канзас-стрит, затаились в кустах, наблюдая, как те поднимаются по склону наверх. Если бы они скрылись из виду, то он с Виктором и Рыгало бросились бы за ними: двое лучше, чем ни одного, а с остальными можно разобраться и позже.
Но они не скрылись. Просто привалились к ограждению, разговаривали, смотрели на улицу. Время от времени поглядывали вниз, на Пустошь, но Генри и его дружки из кустов не высовывались.