— Одри, не надо.
Она пристально посмотрела ему в глаза.
— А почему бы и нет? Скажем правду и посрамим дьявола. Я шла на дно. Двигалась опиатами, затем через год подсела на кокаин — «коку», а это как раз мой кайф. Утром вмажешься, в полдень торчишь на коке, вечером винище, а перед сном валидол. Слишком много было ответственных интервью, много хороших ролей. Я была похожа на героиню романа Жаклин Сьюзанн. Знаешь, что я думаю о том времени, Билл?
— Нет, не знаю.
Одра отпила чаю и, не спуская глаз с мужа, усмехнулась.
— Это все равно как эскалатор в международном аэропорту Лос-Анджелеса. Понимаешь?
— Что-то не совсем.
— Движущаяся дорожка. Примерно с четверть мили длиной.
— Я знаю, что такое эскалатор, но не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ты стоишь на месте, а она несет тебя к багажному отделению. Если хочется, можешь и не стоять. Можно идти по ней или бежать. И кажется, будто ты просто идешь, как обычно, или бежишь трусцой: твое тело не чувствует, что на самом деле ты движешься быстрее бегущей дорожки. Вот почему в конце обычно вывешивают таблички: «Замедлите шаг». Когда я повстречала тебя, у меня было такое ощущение, что я слечу с дорожки и больше не поднимусь. Невозможно удержать равновесие. Рано или поздно все равно упадешь ничком. Я не упала, потому что ты меня поддержал.
Она отставила чашку, закурила сигарету, не спуская глаз с Билла. Когда вспыхнула спичка, Билл заметил, что руки у Одры дрожат мелкой дрожью. Она глубоко затянулась и быстро выпустила струю дыма.
— Что я о тебе знаю? Знаю, что ты хорошо сдерживал себя, умел контролировать свои эмоции. Я это знаю, ты никогда, казалось, не был жаден до спиртного, не торопился на разные встречи, вечеринки, как будто был уверен, что они никуда не уйдут… Стоит только тебе захотеть. Ты говорил медленно. Думаю, отчасти из-за мейнского акцента: там у вас любят растягивать звуки. Но главным образом потому, что у тебя такая манера. Ты был первый мужчина из моих знакомых, кто осмелился говорить медленно. Я была вынуждена останавливаться и выслушивать тебя. Я наблюдала за тобой, Билл, видно было, что ты не из тех, кто бежит по движущейся дорожке, потому что ты знал: она и так доставит тебя куда нужно. Тебя как будто совсем не коснулась наркомания. Ты никогда не брал напрокат «роллс-ройс», чтобы потом, повесив престижный номерной знак, мчаться по шоссе, пуская людям пыль в глаза. Тебя никогда не подмывало просить газетчиков, чтобы они давали о тебе сообщения в «Верайти» или «Голливуд-Репортер». Ты никогда не стал бы участвовать в различных идиотских телешоу.
— Писатели, как правило, не участвуют в идиотских телешоу, если только не собираются показывать всякие карточные фокусы и гнуть ложки перед телезрителями. Это своего рода корпоративный закон, подобно национальному, — с улыбкой добавил он.
Билл думал, что Одра улыбнется, но она не улыбнулась.
— Я знала, что ты готов меня поддержать. Когда я слетела с бегущей дорожки вниз головой. Ты спас меня, иначе, может быть, я бы себя отравила какими-нибудь таблетками. Конечно, может, я просто излишне драматизирую и выдумываю. Но я бы не сказала. Во всяком случае, в душе я не драматизирую.
Она сделала затяжку.
— Я знаю, что с той поры ты был со мной. И я жила для тебя. Нам было хорошо в постели. Когда-то это значило для меня чуть ли не все. Но нам хорошо вдвоем и просто так. Теперь, похоже, это стало для меня даже важнее. У меня такое чувство, будто я могу состариться рядом с тобой и тем не менее оставаться спокойной, ничего не страшась. Я знаю, что ты пьешь слишком много пива и мало двигаешься. Я знаю, что иногда по ночам тебе снятся кошмары.
Билл вздрогнул, поймав себя на омерзительном страхе.
— Мне никогда не снятся сны.
Одра улыбнулась.
— Это ты говоришь репортерам, когда они спрашивают, как рождаются у тебя замыслы твоих произведений. Но это неправда. Может, конечно, ты стонешь по ночам от несварения желудка. Но мне что-то не верится, что ты стонешь из-за этого.
— Я говорю что-нибудь во сне? — осторожно спросил Билл. Он не мог припомнить ни одного своего сна. Ни хорошего, ни плохого.
— Иногда, — кивнула в ответ Одра. — Но я никогда не могу понять твои слова. А пару раз ты даже плакал во сне.
Он посмотрел на нее пустым, невыразительным взглядом. Во рту появился дурной привкус, он шел из горла, как привкус растаявшего аспирина. «Теперь ты знаешь, каков страх на вкус, — подумал он. — Давно пора тебе было это узнать, тем более что ты столько написал на эту тему». Он подумал, что привыкнет и к страху и к его привкусу. Если ему отмеряна долгая жизнь.
Неожиданно на него нахлынули воспоминания. Как будто в мозгу стала набухать скрытая черная опухоль, грозя вот-вот прорваться и разбрызгать ядовитые
(сны)
образы из подсознания в умозрительную область, контролируемую рассудком. Если бы это случилось мгновенно, он бы сошел с ума. Билл попытался отбросить воспоминания, и это ему удалось, но тут он услыхал голос. Казалось, кто-то похороненный заживо кричал из-под земли. Это был голос Эдди Каспбрака:
«Ты спас мне жизнь, Билл. Эти большие парни не дают мне проходу. Иногда мне кажется, что они хотят убить меня…»
— Что у тебя с руками? — спросила Одра.
Билл взглянул на свои руки. Кожа у него стала совсем гусиная. И не просто покрылась пупырышками, а крупной белой сыпью, похожей на яйца насекомых. Не говоря ни слова, они оба уставились на гусиную кожу, как будто разглядывали интересный музейный экспонат. Бугорки мало-помалу разгладились.
Супруги помолчали какое-то время, затем Одра сказала:
— Я знаю еще одну вещь. Кто-то сегодня утром звонил тебе из Соединенных Штатов и сказал, что ты должен уехать от меня.
Билл встал со стула, поглядел мельком на бутылки спиртного, пошел на кухню и вернулся оттуда с бокалом апельсинового сока.
— Ты знаешь, что у меня был брат, ты знаешь, что он умер, но ты не знаешь, что его зверски убили.
Одра судорожно вдохнула в себя воздух.
— Убили? Ах, Билл, почему ты никогда мне…
— Не говорил тебе? — засмеялся он, но смех получился странный, похожий на лай. — Не знаю.
— А что с ним случилось?
— Мы жили тогда в Дерри. Случилось наводнение. Оно уже шло на спад, и тут Джордж попросил, чтобы я ему сделал бумажный кораблик. Год тому назад я был в лагере, так что знал, как свертывать из газетного листа кораблик. Джордж признался, что хочет пустить кораблик по водосточной канаве на пересечении Витчем-стрит и Джексон-стрит. Я сделал ему кораблик. Джордж сказал мне спасибо. Это был последний раз, когда я видел его живым. Если бы я не болел тогда гриппом, может быть, я смог бы его спасти.
Билл замолчал, потер правой ладонью левую щеку, словно проверяя, не выросла ли там щетина. Его глаза, казавшиеся большими за линзами очков, были задумчивы… но он не смотрел на Одру.
— Это произошло на Витчем-стрит, неподалеку от перекрестка. Убийца — кто это был, не знаю, — оторвал ему левую руку, все равно как какой-нибудь второклассник отрывает мухе крыло. Медицинская экспертиза показала, что Джордж умер от потрясения, шока или от потери крови. Что до меня, так мне все равно, которая из этих версий ближе к истине.
— Боже мой, Билл!
— Ты, наверное, недоумеваешь, почему я тебе никогда не рассказывал об этом. Честно признаться, я тоже не пойму, почему так вышло. Мы женаты уже одиннадцать лет, и лишь сегодня ты узнала о том, что произошло с Джорджем. Я знаю обо всех членах твоей семьи, даже о твоих дядях и тетях. Я знаю, что твой дедушка умер в своем гараже в Айова-Сити, спьяну поранив себя пилой. Я знаю об этом, потому что муж и жена, несмотря на всю свою занятость, довольно скоро узнают друг о друге буквально все. Даже если им надоедает слушать друг друга, они все равно узнают какие-то сведения друг о друге. Ты считаешь, что я не прав?
— Нет, — слабым голосом отозвалась Одра. — Ты все правильно говоришь, Билл.
— И мы ведь всегда могли говорить друг с другом, разве не так? Я хочу сказать, что нам никогда не бывало скучно друг с другом, так что мы отлично обходились без осмоса?