3
Бен получил свой табель и вышел из класса. Если одиннадцатилетние толстяки поклоняются каким-то богам, то Бен благодарил богов, что Генри Бауэрс не вышел из класса прежде его, а мог бы: по алфавиту его могли отпустить раньше, тогда бы он подстерег Бена где-нибудь на улице.
Бен не помчался по коридору, как другие дети. Он мог бы пуститься бегом, и довольно быстро для его габаритов, но он остро сознавал, каким смешным он показался бы со стороны. Бен двинулся быстрым шагом и выбрался из прохладного, пахнущего учебниками коридора на яркое июньское солнце. На мгновение он подставил лицо лучам, радуясь солнечному теплу и свободе. До сентября, казалось, миллион лет. По календарю, конечно, вовсе не миллион, но календари все врут. Лето продлится дольше, чем число летних дней, и это лето его, Бена. Он чувствовал себя высоким, как деррийская водонапорная башня, и необъятным, как Дерри.
Кто-то толкнул его, и довольно сильно. Приятные мысли о предстоящем лете рассеялись, Бен еле удержал равновесие. Стремительно перебирая ногами по ступеням крыльца, он схватился за железные перила, и вовремя, а то бы грохнулся вниз.
— Прочь с дороги, боров. — Это был Виктор Крис. Волосы, зачесанные, как у Элвиса Пресли, поблескивали бриолином. Крис сошел по ступеням и двинулся по дорожке к школьным воротам. Руки в карманах джинсов, воротник рубашки приподнят, как капюшон, тяжелые тупоносые ботинки цокают по асфальту.
Сердце у Бена все еще колотилось от испуга. Он увидел, что на другой стороне улицы стоит Белч Хаггинс с окурком в зубах. Он поприветствовал Виктора, протянул ему сигарету. Виктор сделал затяжку и передал бычок Белчу, затем показал рукой на то место, где стоял Бен, а стоял он как раз посредине лестницы. Виктор что-то проговорил Белчу, и они разошлись в разные стороны. Лицо Бена вспыхнуло яркой краской. От этих типов не спрячешься. Прямо-таки судьба.
— Тебе здесь, что, так понравилось, что ты готов простоять на лестнице всю ночь? — послышался голос рядом.
Бен повернулся и снова залился румянцем. Это была Беверли Марш. Пышные золотисто-каштановые волосы ослепительным облаком раскинуты по плечам, милые серо-зеленые глаза. Свитер, изношенный, с дырками на шее, был таким же мешковатым, как бумажный спортивный свитер Бена. До того мешковатый, что даже не видно ее груди. Но Бен не придавал этому значения: когда любовь приходит раньше половой зрелости, она накатывает такими чистыми и мощными волнами, что устоять невозможно, да Бен и не пытался противиться своему чувству. Он испытывал неизъяснимый, глупый восторг, и это его сильно смущало, он чувствовал себя неловко как никогда… и в то же время, бесспорно, это было блаженное состояние. От безысходных эмоций и ощущения опьяненности кружилась голова, но вместе с тем это было чудесное чувство.
— Нет, — хрипловатым голосом отозвался он. — Не собираюсь. — Широкая, глуповатая улыбка расползлась по его лицу. Он понимал, какой идиотский, наверное, у него вид, но ничего не мог поделать с этой улыбкой.
— Ну ладно. Уф, отмучились. Каникулы. Слава Богу!
— Желаю тебе… — прохрипел Бен, пришлось откашляться, он побагровел. — Желаю тебе хорошо провести время, Беверли.
— Тебе тоже, Бен. До осени.
Она быстро сошла по ступенькам, влюбленные глаза Бена не упустили ничего: яркую клетчатую юбку, рыжие локоны, подпрыгивающие на вороте свитера, молочно-белый цвет лица, небольшой заживающий шрам на ноге, последняя деталь вызвала у него столь мощный прилив чувства, что он даже схватился за перила, а то бы не удержал равновесия. Это чувство было огромным, невыразимым и, по счастью, недолгим; быть может, это был первый сексуальный сигнал, ничего не значащий для тела, поскольку эндокринные железы еще не пробудились, и в то же время этот сигнал был ярок, как летняя молния. Заметил Бен и золотистый браслет на запястье, сверкающий на солнце.
У него невольно вырвался какой-то слабый звук. Бен сошел по ступенькам, как слабосильный старик, и стал у подножия крыльца. Он видел, как Беверли повернула налево и исчезла за высокой живой изгородью, которая отделяла школьный двор от тротуара.
4
Он простоял так совсем недолго. Мимо опрометью проносились школьники, что-то крича на ходу. Бен вспомнил про Генри Бауэрса и поспешно завернул за угол. Он пересек игровую площадку для младших школьников, но и тут не мог удержаться, чтобы не покачать цепи качелей и не послушать их скрип. Он вышел из других ворот, поменьше, чем главные, и, оказавшись на Чартер-стрит, повернул налево. Он ни разу не оглянулся на каменный мешок, где он провел за последние девять месяцев все дни, не считая суббот и воскресений. Бен сунул табель в задний карман джинсов и принялся насвистывать. На нем были кеды, совсем еще не разношенные: едва ли он прошел в них расстояние в восемь кварталов.
Последний урок кончился в начале первого, мама придет домой только в шесть: по пятницам она ходила на распродажу. Итак, день в его полном распоряжении.
Бен спустился по улице в парк Мак-Кэррон и какое-то время сидел под деревом, тихо шепча: «Я люблю Беверли Марш». И каждый раз, когда он это произносил, он чувствовал удивительную, головокружительную легкость и романтическую приподнятость. В какой-то момент, когда в парк забрела стайка ребят и принялась подыскивать себе поле для игры в бейсбол, Бен, дважды прошептав: «Беверли Марш», уткнулся лицом в траву и лежал так до тех пор, пока прохлада земли не остудила его пылающих щек.
Затем он поднялся, пересек парк и вышел на Костелло-авеню. Еще несколько кварталов — и он доберется до публичной библиотеки, конечной цели своего маршрута. Бен был уже на краю парка, когда его окликнул шестиклассник Питер Гордон: «Эй, сисястый. Играть хочешь? Нам правый крайний нужен». Последовал взрыв хохота. Бен поспешил удалиться, уткнув подбородок в ворот свитера, точно черепаха в свой панцирь.
И все же он считал, что хорошо отделался: эта кодла могла бы пуститься за ним вдогонку, прогнать прочь или еще хуже — вывалять его в грязи и хохотать, глядя, как он плачет. Сегодня они просто увлечены игрой. Бен благополучно избавился от неприятного общества и двинулся по своему маршруту.
Пройдя три квартала по Костелло-авеню, он заметил под живой изгородью нечто интересное, во всяком случае, сулящее прибыль. Из старого бумажного пакета выглядывало стекло. Бен подцепил пакет ногой и выволок на тротуар. Какая удача! В пакете лежали четыре пивные бутылки и четыре большие из-под содовой. Большие — по пять центов, из-под «Рейнгоулда» — по два. Итого, двадцать восемь центов, и это под какими-то кустами! Золотая находка!
«Надо же, повезло», — радостно думал Бен, не задумываясь о том, как проведет остаток дня. Он снова двинулся в путь, придерживая пакет снизу, чтобы тот не прорвался. Через квартал находился рынок, и Бен завернул туда. Он сдал бутылки, получил деньги и большую часть потратил на конфеты.
Бен стал у кондитерской, слушая забавный, похожий на храп скрип двери. Он купил пять красных карамелей с кремом и ликером и пять черных (по центу за две штуки), коробку леденцов, коробку «Ликем Эйд» и коробку «Пез».
Бен вышел из магазина с коричневым свертком и четырьмя центами в правом кармане новеньких джинсов. Он посмотрел на сверток со сладостями, и тут у него в голове забрезжила мысль: «Если он и дальше будет так налегать на еду, Беверли Марш не захочет на него смотреть».
Но эта мысль была неприятна, и он ее отогнал. Без особых усилий. Он привык отгонять от себя неприятные мысли.
Если бы кто-нибудь спросил у него: «Тебе не одиноко, Бен?», он бы посмотрел на того с искренним удивлением. Бен никогда не задавался таким вопросом. Друзей у него не было, зато были любимые книги, много автомоделей и огромный набор «Конструктор» с игрушечными бревнами фирмы «Линкольн» — строй, конструируй все что угодно. Мама как-то поглядела и ахнула: у сына получалось даже лучше, чем на чертежах, настоящих чертежах. Бен надеялся, что в октябре ко дню рождения ему подарят «Суперконструктор». Можно собрать часы — и они как настоящие будут показывать время, можно собрать машину, и она будет идти. Одиноко ли ему? Он мог бы спросить в ответ с искренним удивлением: «Чего-чего?»