6
По воскресеньям, когда Эдди не с кем было играть, он часто ходил на сортировочную станцию. Без всякой причины; просто любил туда ходить.
Он обычно ехал на своем велосипеде по Витчем-стрит, а затем, срезая путь, сворачивал на северо-запад по дороге №2, пересекавшей Витчем. Церковная школа стояла на углу дороги №2 и Нейболт-стрит – примерно в миле или несколько дальше. Это было ветхое, но аккуратное деревянное здание с большим крестом наверху и словами «ПОЗВОЛЯЮ МАЛЕНЬКИМ ДЕТЯМ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ», написанными над парадной дверью позолоченными буквами высотой два фута. Иногда по воскресеньям Эдди слышал изнутри музыку и пение. Это была евангелистская музыка, но казалось, там играет Джерри Ли Льюис, а вовсе не постоянный церковный пианист. Музыка звучала не очень религиозно, хотя в ней было что-то вроде: «прекрасного Сиона» и «окропления кровью агнца» и «какого друга мы имеем в Иисусе». Чтобы так божественно петь, думал Эдди, у людей должно быть слишком много времени. Но все равно ему нравилась эта музыка, впрочем он любил слушать и Джерри Ли, который пел, подвывая, «Тряска Лотты продолжается». Иногда он останавливался, прислонял свой велосипед к дереву и, притворяясь будто читает на траве, сопереживал музыку.
В иные субботы церковная школа была закрыта и безмолвна, и он, не останавливаясь, проезжал сортировочную станцию туда, где Нейболт-стрит закачивалась депо. Там он прислонял свой велосипед к деревянной ограде и смотрел на проходящие миме поезда. По субботам их было полно. Его мать говорила, что в былые времена на станции Нейболт-стрит, можно было сесть на пассажирский поезд; пассажирские поезда прекратили ходить, когда началась корейская война. «Если бы ты сел в поезд, направляющийся на север, ты бы приехал на Браунсвил-стейшн, – сказала она, – а там мог бы пересесть на поезд, идущий через Канаду к Тихому океану. Поезд южного направления привез бы тебя в Портленд, а затем в Бостон. Теперь пассажирские поезда уступили здесь дорогу трамваям. Никто не хочет ездить поездом. Зачем? Когда есть „Форд“. Ты может быть никогда и не поедешь в поезде».
Но длинные товарные составы все еще шли через Дерри. Они направлялись на юг, нагруженные древесиной, бумагой, картофелем, на север – промышленными товарами для тех городов, которые население штата Мэн иногда называло Большим Севером – Бангор, Миллинокет, Макиас, Преск Айл, Хаултон. Эдди особенно любил смотреть поезда северного направления с их продукцией – сверкающими «Фордами» и «Шевиотами». "У меня будет когда-нибудь такая машина, – пообещал он себе. – А может, даже лучше. Может быть, даже «Кадиллак». На станции сходилось шесть путей – так нити паутины сходятся в центре: Бангор и Большой Северный путь с севера, Большой Южный и Западный Мэн с запада, Бостон и Мэн с юга и Южный морской с востока.
Однажды, за два года до этого, когда Эдди стоял около последней колеи и смотрел, как проходит товарняк, пьяный проводник бросил на него ящик из медленно движущегося вагона. Эдди наклонился и отпрянул, хотя ящик упал на угольный шлак в десяти футах от него. Внутри ящика были живые существа, они щелкали и двигались. «Возьми же наконец, парень!» – закричал пьяный кондуктор. Он вытащил плоскую коричневую бутылочку из кармана своей бумажной куртки, открыл ее, выпил, затем бросил на угольный шлак, где она разбилась вдребезги. Проводник указал на ящик: «Отнеси его домой, маме! Привет от Южной-Хреновой-морской-Дороги!» Он подался вперед, чтобы прокричать эти последние слова, так как поезд стал набирать скорость, и на какой-то момент Эдди тревожно подумал, что он сейчас выпадет.
Когда поезд ушел, Эдди приблизился к ящику и осторожно наклонился над ним. Он боялся подходить слишком близкой Существа внутри были скользкие и ползучие. Если бы проводник крикнул, что они предназначены ему, Эдди оставил бы ящик лежать. Но он сказал взять их домой, маме, и, как Бен, при упоминании о маме, Эдди подпрыгнул.
Он стибрил моток веревки из пустующего складского помещения, покрытого гофрированным железом, и привязал ящик к багажнику велосипеда. Его мать заглянула внутрь ящика еще более осторожно, чем он сам, и затем закричала – от радости, а от ужаса. В ящике было четыре омара, большие, на два фунта, с шевелящимися клешнями. Она приготовила их на ужин и ужасно рассердилась на Эдди, что он мало съел.
– Что ты думаешь едят Рокфеллеры сегодня вечером у себя дома в Бар Харборе? – негодующе спросила она. – Что, как ты думаешь, едят светские люди на Двадцать первой улице и на Сарди в Нью-Йорке. Арахисовое масло или сэндвичи с вареньем? Они едят омаров, Эдди, таких же, каких едим мы! Давай – попробуй еще!