Билл зажег спичку. В ее мерцании они все увидели зеленый, распухший предмет, который был Патриком Хокстеттером. Труп усмехался им в темноте с жутким дружелюбием, но только половиной лица; остальное съели крысы. Вокруг Патрика были разбросаны его книги из летней школы, раздутые сыростью до размеров словарей.
– Боже, – хрипло сказал Майк, глаза его были широко раскрыты.
– Я опять их слышу, – сказала Беверли. – Генри и остальных. Акустика, должно быть, донесла ее голос и до них; Генри заорал в канализационную трубу, и на мгновение показалось, будто он стоит прямо там.
– Мы до вас доберемсяяяяяяяя!
– Идите сюда! – закричал Ричи. Его глаза были яркие, сверкающие, пляшущие, лихорадочные. – Приходите, тупицы! Здесь прямо как в бассейне. При...
Затем по трубе прошел пронзительный крик такого дикого ужаса и боли, что дрожащая спичка выпала из пальцев Билла. Рука Эдди обвилась вокруг него, и Билл опять взвалил на себя Эдди, чувствуя, что тело его дрожит, как провод под током, когда Стэн Урис прижался к нему с другой стороны... Тот крик поднимался и поднимался.., а затем раздался звук непристойного густого пуканья, и крик оборвался.
– Что-то схватило одного из них, – задыхаясь, испуганно проговорил в темноте Майк. – Что-то.., какой-то монстр... Билл, мы должны уйти отсюда.., пожалуйста...
Билл мог слышать всех, кто остался, – одного или двух, с этой акустикой невозможно было точно сказать, – как он пробирается, и спотыкается по канализационной трубе к ним.
– По какой, Эдди? – спросил он настойчиво. – Тты зззнаешь?
– К Каналу? – спросил Эдди, дрожа в руках Билла.
– Да!
– Направо. Мимо Патрика.., или над ним, – голос Эдди вдруг стал твердым. – Мне на это наплевать. Он был одним из тех, кто сломал мне руку. И плюнул мне в лицо.
– Давайте ппойдем, – сказал Билл, глядя назад, на канализационную трубу, которую они только что оставили. – Ддержитесь ддруг за ддруга, ккак рраньше!
Он ощупью пошел вперед, протискивая свое плечо вдоль склизкой фарфоровой поверхности трубы, скрежеща зубами, не желая наступить на Патрика.., или в него.
Так они медленно прошли дальше в темноту, пока вода бушевала вокруг них и пока снаружи буря гуляла и свистела, и несла раннюю темень на Дерри, темень, которая выла ветром, вспыхивала электрическим огнем и грохотала падающими деревьями, которые кричали предсмертными криками огромных доисторических существ.
3
Оно, май 1985
Теперь они снова подходили, и хотя все произошло во многом так, как Оно предвидело, кое-что, чего Оно не предвидело, вернулось: этот сводящий с ума, раздражающий страх.., это чувство еще Одного. Оно ненавидело этот страх, Оно бы развернулось и съело его, если бы Оно могло.., но страх издевательски плясал за пределами досягаемости, и Оно могло убить страх, только убив их.
Наверняка в таком страхе не было нужды; они теперь были старше, и их число уменьшилось с семи до пяти. Пять было число силы, но оно не имело мистического качества, качества талисмана семи. Верно, Его слуга не смог убить библиотекаря, но библиотекарь умрет в больнице. Позднее, перед тем как рассвет коснется неба, Оно пошлет мужчину-санитара с отравленной пилюлей, которая покончит с библиотекарем раз и навсегда.
Жена писателя была теперь с Ним, живая и все-таки неживая – ее мозг сильно повредился, когда она в первый раз увидела Его таким, каким Он был в действительности, – без всяких масок и чар, а все его чары были только зеркала, конечно, отбрасывающие на испуганного созерцателя худшее в его или ее собственном мозгу, гелиографические образы, как зеркало может направить солнечный луч в широко открытый доверчивый глаз и ошеломить его до слепоты.
Теперь мозг жены писателя был с Ним, в Нем, за пределами конца макрокосма; в темноте за пределами Черепахи; в беспределье вне всех пределов.
Она была в Его глазу; она была в Его мозгу.
Она была в мертвых огоньках.
О, но чары были удивительные. Хэнлон, например. Он не помнил, не сознавал, но его мать могла бы рассказать ему, откуда приходила птица, которую он видел на чугунолитейном заводе. Когда он был только шестимесячным ребенком, его мать оставила его спать в колыбели в боковом дворе и пошла вешать простыни и пеленки на веревку. Она прибежала на его крики. Большая ворона села на край коляски и клевала младенца Майки, как злобная тварь в детской сказке. Он кричал от боли и страха, неспособный прогнать ворону, которая чувствовала легкую добычу. Мать ударила птицу кулаком и отогнала ее, увидела, что она до крови поранила в двух-трех местах руки Майки, и понесла его к доктору Стилвагону за прививкой от столбняка. Часть Майка помнила это всегда – крошечный ребенок, гигантская птица, и когда Оно пришло к Майку, Майк снова увидел гигантскую птицу.