Неся открытку адресом внутрь, он взял несколько квадратных листочков бумаги из деревянного ящика около картотеки. Потом пошел на свое место и начал что-то царапать на бумаге, перечеркивать и снова царапать.
Последнюю неделю перед экзаменами они на уроках английского в школе читали и писали хайку. Хайку это жанр японской поэзии, сжатая и четкая форма.
Миссис Дуглас говорила, что трехстишия хайку могут быть только семнадцатисложными – ни больше, ни меньше. В основе хайку – один четкий образ, связанный с одной определенной эмоцией: грусть, радость, ностальгия, счастье.., любовь.
Бена эта идея привела в восторг. Он получал большое удовольствие на уроках английского, но оно было кратковременным. Потом, хотя он и выполнял работу, она, как правило, его не захватывала. И все-таки в идее хайку было что-то, что зажигало его воображение. Сама идея заставляла его чувствовать себя счастливым – так же, как делало его счастливым объяснение миссис Дуглас относительно парникового эффекта. Хайку – хорошая поэзия, чувствовал Бен, потому что это структурная поэзия. Никаких таинственных правил. Семнадцать слогов, один образ связан с одной эмоцией – и вы раскрылись. Бинго. Она была чистой, утилитарной, самодостаточной поэзией и зависела только от своих правил. Ему даже нравилось само слово, как будто воздух скользит вдоль пунктирной линии и рассекается звуком "к" в самой глубине рта: ХАЙКУ.
ЕЕ ВОЛОСЫ, думал он и видел, как она спускается по ступеням школы с волосами, рассыпавшимися по плечам. Солнечные искры вспыхивали в них, но нельзя было сказать, что они горят на солнце.
Основательно работая в течение двадцати минут (только одни раз он отвлекся, чтобы пойти и взять бумаги), изобретая слова, которые оказывались слишком длинными, меняя, вычеркивая, Бен пришел к этому:
Твои волосы – зимний огонь,
Тлеющие красные угольки в январе.
Мое сердце сгорает.
Он был не в восторге от стихов, но лучше не сумел бы. Он боялся, что, если его заклинит, он закончит в нервном возбуждении и будет еще хуже. Или вообще ничего. А этого ему не хотелось. Тот момент, когда она заговорила с ним, был решающим для Бена. Он хотел отметить его в памяти. Наверно, Беверли всерьез увлеклась каким-нибудь старшим мальчиком – шести-, а может, даже семиклассником, и она подумает, что, может быть, тот мальчик прислал ей хайку. Это сделает ее счастливой, и, таким образом, день, когда она получит стихи, будет отмечен в ее памяти. И хотя она никогда не узнает, что это сделал Бен Хэнском, неважно; ОН-то знает.
Бен переписал стихотворение на открытку (печатными буквами, как будто то была случайная записка, а не любовные стихи), засунул ручку в карман и положил открытку в конец «Лихача».
Затем он встал и, попрощавшись с миссис Старретт, направился к выходу.
– До свидания, Бен, – сказала миссис Старретт:
– Желаю тебе хорошо отдохнуть в каникулы, но не забывай о комендантском часе.
– Не забуду.
Он прошел через застекленный проход между двумя зданиями, наслаждаясь его теплом (парниковый эффект, подумал он на ходу) после прохлады во взрослой библиотеке. В нише читального зала один старик читал «Ньюз», усевшись в старинное, уютное кресло. Заголовок – прямо под содержанием номера – гласил: «ДАЛЛЕС ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНЕТСЯ, ЧТО ВОЙСКА США ПОМОГУТ ЛИВАНУ, ЕСЛИ ЭТО НЕОБХОДИМО!»
Там был фотоснимок Айка, здоровающегося с каким-то арабом в Саду Роз. Мать Бена говорила, что когда страна выберет президентом в 1960 году Губерта Хамфри, начнутся, может быть, какие-нибудь изменения. Бен смутно сознавал, что существует нечто, называемое спадом, и его мама боится быть уволенной.
На нижней половине страницы был меньший заголовок: «ОХОТА ПОЛИЦИИ ЗА ПСИХОПАТОМ ПРОДОЛЖАЕТСЯ».
Бен толкнул большую входную дверь библиотеки и вышел.
В начале дорожки был почтовый ящик. Бен выудил почтовую открытку из книги и опустил ее туда. Он чувствовал, как сердце учащенно забилось, когда он разжал пальцы. Что, если она каким-то образом узнает, что это он?
«Не будь болваном», – ответил он сам себе, слегка встревоженный тем, как взволновало его такое предположение.