— Твой голос словно бальзам! Это настоящая музыка!
— В «безжизнии», в котором мы оказались, все души исполняются необъяснимым сходством с молитвой. Твоя ласкает меня сладостью своей боли.
— Как все изменилось! Может ли дыхание быть настолько наполнено нежностью? Я находилась в бесплодной пустыне, где не было места восторгу, мои груди растрескались, глаза налились кровью. Лишенный всякой прелести воздух. Его острые грани ранили подобно вою гиен. И гиены…
— Я знаю, Франциска. Вырви из себя эти воспоминания. Как я страдал, пока искал тебя! Твой зов долетал до меня разбитым на кусочки, оглушенным, пробиваясь через улицы, злую суету, зубы домов и провалы пустырей. А сейчас какая гладкая волна, какой нежный ветер открыты нам! Мы оторвались от плоти, стонущей плоти, и широкий поток, поток чистой любви, соединяет нас! Какая благодать! Ты чувствуешь, как все в нас дрожит в глубокой непорочности ее резонанса? Как тебя окрыляет это чувство, потоком связавшее сердце одного из нас с душой другого? Как его воды омывают берега духа и оплодотворяют чрево смерти!
— Ах!
— Не нужно вздохов. Не прикрывай ностальгией веризм нетронутого одиночества. Здесь абсолютная свобода зависит лишь от нашего счастья. Здесь родственные души говорят на особом языке. А счастье не расплескивается, но плавится в экуменическом блаженстве свободного духа.
— Твои утешения стоят любых жертв. Страдать — вот лучший способ сеять. Сколь прекрасный урожай пожинаю я! Я хотела бы страдать вечно…
— Это невозможно. Тебе это не удастся. Здесь не страдают. Здесь просто находятся, понимаешь, находятся. Сиюминутность — вот единственное, что ускользает от боли. Быть! Здесь опыт любви совершенен. Светлое блаженство, в котором нельзя захлебнуться. А там… вместе с любовью приходит боль…
— Тс-с! Давай не будем отвоевывать у забвения наши мутные сны. Пройдемся.
— Зачем, если мы вездесущи?
— Ах, как это невероятно!
— Здесь так всегда. Смотри, как все меняется. Преходящее придает образам вечности. Мы — линзы, улавливающие ток жизни. Все течет к нам, под нами, сквозь нас.
— Мне нравится этот увядающий пейзаж с полупрозрачной травой, расчерченный линиями воды и накрытый небом без неба. Искупаемся? Но избавься же от себя. Стань, как и я, обнаженной душой.
— Ах, Франци! Какая глупая небрежность! Вот и всё. Ты меня еще видишь?
— Нет. Теперь нет. Погасли даже самые яркие черты твоего плотского маскарада.
— Спасибо! Я знаю, что превратился в прозрачную тень. Знаю, что способен раствориться в свете. Но иногда собственные сильфы преследуют меня. И рядят меня в одежды разума и нервную тунику мирского Опа Олоопа. Впрочем, у меня есть способы справляться с ними. Я исчезаю; стоит мне замолкнуть, и даже я не могу обнаружить себя. Ты же знаешь, что человеческое лицо — это плотская маска духа. Истинный же лик — это наши предчувствия, плод эманаций нашей мудрости, ее аромата и ее музыки.
— Я догадалась об этом, как только увидела тебя. Я словно услышала музыку твоего существа ушами, о которых и не подозревала.
— Да. Когда нет любви, лицо человека превращается в плотину на пути любопытства и назойливости окружающих. Но стоит полюбить, и эту плотину сносит мощным потоком нежности, источаемой глазами, бурная река красноречия.
— Но почему мой отец и мой дядя не знают этого?
— Они мумифицировали свою любовь. Материальное владеет ими, иссушает их дух. Прости их. Обратись лучше к душам твоих предков. Все они расплавлены в тебе. И заросшие мхом, и вечно молодые души предков не умирают. Когда они воскресают в нас, легко познать всю высоту и всю низость их страстей. Воскрешение уходит корнями за пределы нашего мира, туда, где нас нет. Сосредоточься. Пусть даже воспоминания оставят тебя. Здесь расцветают чудеса.
— Потрясающе! Сколько душ окружило меня! Здесь бабушка моей бабушки, и она благословляет меня. И моя бабушка смеется. И мать молча глядит на меня. Невероятно!
— Воспользуйся моментом. Разорванная кровная связь снова срослась. Поговори с ними. Спроси их. Здесь откровения становятся непреодолимыми препятствиями, а предзнаменования столь же зыбки, сколь и события, которые они предвещают.