— Давать, давать, будучи движимым потаенным подражанием, чтобы отдать себя целиком и исчезнуть. Отдать дух жизни и плоть — смерти, чтобы они стали благовониями и гумусом для человечества! Давать! Отдать себя!
— Вы что-то сказали, сеньор?
— Да. Поверните направо. Отвезите меня на Пласа-Отель.
Своевременная ложь сопровождалась любезной и вместе с тем болезненной улыбкой.
Ложь, пусть и вынужденная, причиняла страдания. Но он немедленно успокоился, рассудив, что здесь это средство весьма уместно. К тому же такой ответ указывал, что Оп Олооп вернулся в норму, вновь обретя свойственные ему иронию и спонтанность.
Он чувствовал себя почти довольным. Почти, потому что треволнения дня лишили его пунктуальности. Он совершенно не успевал. И этот дурной знак омрачал его настроение. Рок выбрал пифией качество, которое Оп Олооп лелеял с усердием, с каким ухаживают за привитым черенком. Для него быть пунктуальным означало самому стать черенком, привитым на ствол времени.
По счастью, помрачение длилось недолго. Ровный асфальт Авенида-Альвеар придал ему привычное чувство спокойной уверенности, по которому в это воскресенье он успел истосковаться, как никогда. Оп Олооп снова стал чистым, мощным и уверенным в себе человеком, сложным в излишней простоте, таким, каким был всегда. Вернулся к определявшему его образ жизни равновесию между искусством и прозой, музой и деньгами. И с обычной предусмотрительностью он начал продумывать все возможные сложности, связанные с неотвратимо надвигающимся ужином, и пути их решения.
Его привычка устраивать ужины для избранного круга друзей уходила корнями в неизвестность. Причина ужина всегда была интригой. Сам он не ходил на другие празднества и не принимал гостей у себя дома, ограничиваясь неторопливыми и обильными застольями в ресторанах, проводившимися в соответствии с его собственным афоризмом: «Искусство gourmand состоит в том, чтобы пробовать все и не есть ничего». Его пиршеств никогда не пропускал ни один приглашенный: друзья ценили в One Олоопе деликатность триумфатора и своим присутствием рукоплескали его победам.
Он представлял себе, как, согласно приглашениям, составленным им лично этим утром, гости уже расселись за круглым столом, в соответствии с иерархией и степенью их причастности к празднеству. Он полагал, что все, за исключением, возможно, Ивара Киттилаа, впервые приглашенного к нему на ужин, извинят его за опоздание, как извиняют настоящие друзья, не сказав ни слова, пройдя, словно ничего не произошло, по коврам прошлого.
Причина сегодняшнего ужина была положительно комична. Он намеревался раскрыть ее при условии, что скрытая за ней трагедия не причинит лишней боли. Для Опа Олоопа его ужины были сродни целебному бальзаму. Помогали забыть не успех, но тяжелую пытку на пути к нему. В самом начале он всегда пытался стереть интеллектуальные различия между собой и собеседниками и вывести разговор на спокойный и доброжелательный тон. Он мог быть удивительно наивным и невероятно решительным и делал все, чтобы избавить окружающих от чувства его превосходства перед ними.
В этот момент его накрыло неприятное чувство. Чувство с ноткой неодолимого сарказма: он, виновник торжества, опаздывал на ужин… Вибрации беспокойства и страха за доброе имя вновь встревожили его дух. Почувствовав себя жертвой, он посмурнел. Его раздражала переменчивость собственного настроения. Затем он подумал, что эти эмоции — лишь легкие облачка. Но луч разума не смог развеять их. Тогда он попытался срочно успокоить свой внутренний мир, погрузив его в забвение. И привести себя в порядок, чтобы соответствовать своему обычному образу.