Сороки постоянно мешали Борису. Их стрекочущий крик воспринимался лесными обитателями как сигнал тревоги.
«Кха-ша-ша!» — раздалось совсем рядом, и из-за деревьев вылетела пара черно-белых сорок.
— Ну погодите! — обозлился Борис, и в то же мгновение приклад его «ижевки» взлетел к плечу.
Трах! Трах! — гулко прозвучали в морозном воздухе выстрелы. Сорока комом упала в снег, вторая, истошно вопя, судорожно металась меле стволов, роняя перья.
Сзади заскрипел снег, и звонкий девичий голос произнес:
— Как вам не стыдно!
Перед Борисом стояла совсем молоденькая, лет шестнадцати, девчушка в синих лыжных штанах, свитере и сбитой на затылок ушанке. Она шла по целине, ее серые валенки, перехваченные ремнями креплений, были припорошены снегом. В рыхлом снегу едва угадывались широкие лыжи-коротышки. Борис посмотрел на разгоряченное гневом лицо, на воинственно вздернутый носик и вежливо осведомился:
— А почему же мне должно быть стыдно, уважаемая сударыня?
— Но вы же стреляли в живое существо!
— Ну и что же, сударыня?
— Какая я вам сударыня, у меня есть имя!
— Вот как? Рад за вас. Как же вас, сударыня, звать-величать по имени и отчеству?
Серые глаза Бориса весело блестели.
— Еще раз прошу не называть меня сударыней, зовите меня просто Лара.
Ах, так вот кто она! Борис с любопытством посмотрел на девушку:
— Есть! Буду звать вас только Ларой. Обязательно всякий раз буду так называть.
— Как же всякий раз? — засмеялась Лара. — Ведь вы не здешний?
Борис снял шапку, провел ладонью по волнистым волосам.
— Да, вы правы, я, можно сказать, не здешний…
Повернули к поселку. Борис так и не надел шапки, сунув ее под куртку за пазуху. Витой чуб поседел от инея.
Лара шла с ним рядом, искоса поглядывая на его тонкий профиль, решительные глаза. Она рассказывала о школе, о ребятах, о делах класса, не подозревая, что Борис посвящен во все тонкости школьной жизни.
Показался дом Кургановых. Лара попрощалась и пошла налево к пруду. Неожиданно она обернулась и крикнула:
— Подождите-ка…
Борис остановился, подошел.
— Простите, я хотела спросить вас…
— Пожалуйста.
— Вы и человека смогли бы так же, как и сороку…
Борис внимательно взглянул на девушку:
— Если б было нужно, то смог бы.
Лара посмотрела на него долгим-долгим взглядом, словно силилась понять услышанное.
Поздно вечером Андрей пошел к Нике Черных. Ника жил неподалеку, в коротком безымянном переулке, который бабушка шутя именовала Никиным, Переулок был открыт ветрам, и они надували здесь огромные сугробы. Луна серебрила снежный покров. В овальных и круглых снежных ямах скрывалась синяя тень.
Происхождение ям было Андрею хорошо известно: в Никином переулке друзья устраивали матчи французской борьбы. Часами катались они по снегу, перепахивая целину на обочинах дороги и ловкими приемами сшибая друг друга с ног.
Андрей улыбнулся, посмотрел на утоптанную площадку и вспомнил, как еще только вчера ему пришлось выползать из-под оседлавшего его приятеля.
Дача Черных была погружена во мрак, и лишь наверху ярко горел огонек.
«В мастерской! — решил Андрей. — Трудится великий художник».
Андрей протяжно свистнул. У него с Никой был особый позывной сигнал — тонкий, протяжный свист, точно такой, каким посвистывала серенькая лесная птичка.
Андрей снова засвистел. Застывшие на морозе губы не слушались: свист выходил приглушенный, прерывистый.
Простуженно заскрипела дверь, и с высокого крыльца послышался отзыв. Ника в телогрейке, закутанный шарфом, стоял на крыльце.
— Здорово, Андрик!
Ника переложил кисть в левую руку и протянул другу правую:
— Мои спят! Не шуми. Пошли наверх.
По крутой многоступенчатой лестнице Ника ловко взбежал, Андрей же шел осторожно, ощупывая тонкие шершавые перила. Распахнулась дверь, и яркий свет разрубил мрак.
Мастерскую Ника оборудовал на чердаке. Стены обил листами толстой фанеры, поставил маленькую чугунную печурку с длинной коленчатой трубой.
Андрей привычно оглядел увешанные полотнами стены. Ника быстро разжег печурку, и она весело загудела.
— Хорошо! — весело сказал Ника. — Никто не мешает. Садись, синьор, грей у камина иззябшие ноги, а вот тебе стакан грога, сиречь чайку — пей и рассказывай.
— Ты, я вижу, в отличном настроении. Наверное, картину закончил? Ну-ка, будущий Левитан, он же Шишкин, он же Репин, — словом, певец ильинской природы, покажи!