— Миледи? — Беркли остановился и обернулся, посмотрев лишь на меня. — Идемте, — он даже протянул мне руку.
Он ужасно переменился, столкнувшись в коридоре с Лордом-канцлером, которого язык не поворачивался назвать его отцом. Даже двигаться стал иначе: с натянутой военной выправкой, когда каждый жест кричал о сильнейшем напряжении в теле. Он хмуро смотрел, скупо говорил, и его движения напоминали больше жесткие, резкие линии. Шаг, поворот головы, еще шаг, взмах руки...
— Ты забыл, кто я? — желчно поинтересовался Лорд-канцлер. — Ты не смеешь просто так уходить от служителя Короны...
— О нет, милорд, — прошипел Беркли. — Я прекрасно помню, кто вы.
Я поспешно шагнула к нему, вновь позволив придержать себя за локоть. Удивительно, но в сложившихся обстоятельствах его прикосновение не оказалось ни жестким, ни болезненным. Он лишь увлек меня за собой за угол и сразу же отпустил.
Когда я посмотрела ему в лицо, то невольно отшатнулось. Оно было искажено жуткой гримасой. Рывком граф дернул шейный платок, пытаясь чуть ослабить узел, и рвано выдохнул.
— Лорд Беркли? — позвал его кто-то из кабинета в глубине коридора. — Вы уже прибыли? Прошу прощения, вас должны были встретить...
— Пустяки, — граф выпрямился, и в одно мгновение его лицо приобрело привычно-насмешливое выражение. — Я прибыл вместе с леди Эвелин.
Жандарм молча посторонился, и мы оказались в просторном кабинете, который занимал кто-то из высших лиц. Я скользнула взглядом по роскошному столу из цельного дерева и по золотой чернильнице, затем отметила несколько кожаных кресел, два из которых жандарм жестом предложил нам занять.
— Сэр Эдгар Хоторн скоро к вам присоединится, — сказал он напоследок, и уже через мгновение мы вновь остались наедине.
Граф, вопреки мне, не опустился в предложенное кресло. Заложив руки за спину, он принялся ходить по кабинету, посматривая по сторонам. Время от времени он то презрительно щурился, то недоуменно фыркал, то кривил губы.
Признаться, я его понимала.
Комната меньше всего походила на рабочий кабинет кого-то из руководителей Корпуса жандармов. Здесь не было буквально ничего, что напоминало бы о работе. Ни листочка, ни папки с документами, ни стопки дел...
Даже обязательные кодексы и сборники законов, которые обычно пылятся на полках любого служебного кабинета, отсутствовали. Полки, между тем, были забиты до отказа: награды, памятные медали, кубки и всевозможные почетные таблички сверкали в полумраке.
На одной из них красовалась надпись«Главе Корпуса жандармов — за безупречную службу», что заставило меня с трудом подавить смешок. Граф, кажется, тоже ее заметил — уголки его губ дернулись в улыбке, но он удержался от комментариев.
Через несколько минут Беркли, казалось, устал от этого храма тщеславия.
Он замер у окна, сложив руки на груди, и произнес, не оборачиваясь.
— Это объясняет, почему в городе творится хаос.
Я не успела ничего ответить, потому что открылась дверь.
Сэр Эдгар Хоторн, глава Корпуса жандармов, оказался человеком, полностью соответствовавшим своему кабинету. Немного тучный, чуть полноватый, весь круглый — от пухлых щек до плеч и слегка вываливающегося живота. Даже его манера двигаться была мягкой и размеренной, лишенной всякой спешки.
Он вошел с кислым выражением лица, словно весь мир только что ему чем-то досадил, и это выражение тут же стало ещё мрачнее, когда его взгляд упал на Беркли
Мне стало противно. Я вспомнила, что рассказала мне мать Джеральдин о ее разговоре с жандармами. Они отказались принять ее обращение и посоветовали взволнованной матери ожидать возвращения дочери через девять месяцев «с выблядком».
Я почувствовала, как на щеках вспыхнули пятна гневного румянца.
Граф и сэр Хоторн успели обменяться приветствиями, когда взгляд последнего упал на меня.
— Это у вас в доме произошел пожар, э-э-э… — он замялся с именем, — мисс?..
Я открыла рот, чтобы ответить, но не успела произнести ни слова.
— Дом леди Эвелин подожгли с помощью магии, — Беркли не дал ему ни единого шанса и сразу же атаковал.
— Матерь Благословенная, о чем вы говорите? Магия запрещена столько лет, что мы уже забыли, как она выглядит, а вы, верно, и не помните, в тот год были ребенком... — забормотал сэр Хоторн и шумно опустился в кресло.
Лучше бы я осталась с дедушкой, подумала я с тоской.
Поведение сэра Хоторна навевало одновременно грусть и ярость. Хотелось то ли разрыдаться от его бездарности, то ли накричать из-за безысходности.