— Ну и ночка, — повторил он. — Дик, если стреляли в тебя, ты должен подумать о своей безопасности.
— Я уже усилил охрану. Один идиот отошел, чтобы посмотреть на шум за забором. Тогда убийца и проник в сад.
— Я не только об охране. Ты растревожил осиное гнездо. Неспроста тела женщин появились в ночь, когда тебя планировали убить.
— Как они умерли?
— Не переводи тему, — Эван строго на меня посмотрел. — Подумай о том, чтобы сменить место жительства. Временно. Ты мог бы переехать к нам...
— Да ты с ума сошел! — воскликнул я. — Я не собираюсь подставлять ни тебя, ни новоявленную миссис Эшкрофт.
— Правильно, лучше бросайся под пули с голой грудью, — огрызнулся друг. — Дик, услышь меня! Тебе грозит опасность, ты должен что-то предпринять.
— Я уже предпринимаю! — я повысил голос в ответ. — Что ты хочешь от меня? Вся твоя хваленая жандармерия не в силах отыскать ни поджигателя дома леди Эвелин и ее покойного деда, ни преступника, который вторгся в мой дом, ни человека, из-за которого исчезают женщины... Уверен, убийцу тех шестерых несчастных и сэра Эдмунда тоже не найдут!
Я вскочил на ноги и принялся ходить кругами по комнате, пока Эван побелевшими пальцами сжимал чашку. Мои упреки были справедливы; несправедливо было высказывать их другу, который делал все от него зависящее, чтобы этот институт работал.
Не его вина, что у жандармерии прогнили корни.
— Прости, — выдохнув, сказал я.
Остановился позади него и примирительно похлопал по плечу.
— Прости. Нервы ни к дьяволу уже.
— Да, — тот дернул губами. — Как и у всех нас.
Мы снова замолчали. Потом Эван поставил чашку на пол и поднялся.
— Я выделю тебе своих людей, лишними не будут.
— Как знаешь, — кротко отозвалась я и увидел, как друг усмехнулся.
— И установлю за Эзрой слежку.
— А тебе позволят? — я вскинул брови.
— А я не буду спрашивать. — жестко отрезал Эван. — А на твоем месте я бы попытался добиться аудиенции кронпринца. Ты не можешь воевать один против всего мира. Ты рассорился с Лордом-канцлером, ты не сдержан в выражениях, когда ругаешь жандармерию, ты на ножах с преступниками...
Я поморщился.
— И ты больше не один. К слову, — еще жестче припечатал Эван. — Ты теперь несешь ответственность за леди Эвелин.
Мне захотелось его ударить — так сильно он был прав.
— И не имеешь права продолжать вести себя как самоубийца.
Я резко вскинул голову: Эван гипнотизировал меня пристальным, строгим взглядом, и на минуту я почувствовал себя глупым мальчишкой, которого отчитывал родитель.
— И мне нужна твоя помощь, — добавил он тихо. — Я не разгребу это дерьмо без тебя.
Я кивнул, потому что спорить было не о чем. Эван был прав во всем, что говорил. Раньше я мог позволить себе безрассудные безумства; мог вести себя так, словно не боялся смерти — потому что не отвечал ни за кого, кроме себя.
Но не теперь.
— Я поговорю с капитаном Грейсоном, — сказал Эван и с наслаждением, до хруста костей потянулся. — Натолкну его на верное направление. Пусть расследует это дело как покушение на тебя.
— Не надо. — я покачал головой. — Пусть расследует как угодно. Чем меньше внимания — тем лучше. Давай лучше сосредоточимся на телах, которые сегодня обнаружили. Как они были убиты?
Эван с минуту прожигал меня взглядом, но спорить все же не стал.
— Мы не знаем, — развел он руками. — Не уверен, что наш доктор даст ответ. Они выглядят так, словно уснули. Внешних повреждений нет, следов яда — тоже.
Глава 22
Леди Эвелин
Я была совсем малышкой, когда умерла матушка, и у меня почти не осталось о ней воспоминаний, лишь мутные, тусклые образы. Отец, как и подобает любому герцогу, дома почти не бывал, и его я помнила еще меньше, чем мать, несмотря на то, что мне было семь, когда его осудили и казнили.
Сперва у меня были няньки и гувернантки, затем — дедушка, а после — пансион, на долгие-долгие годы. Я очень быстро приняла это, как должное. Среди знати тесные отношения между детьми и родителями были не в почете, и, оказавшись в пансионе вместе с другими девочками моего возраста, я узнала, что быть сиротой можно и при живых матери и отце.
С дедушкой мы сильнее всего сблизились, когда я выпустилась и вернулась домой. Во-первых, я подросла, и меня больше не интересовали куклы и платья. Во-вторых, миновала период угловатой девочки-подростка, когда тело не поспевало за чувствами, и все казалось таким острым, таким ярким... А в-третьих, столкнулась с первыми предательствами и кознями еще в пансионе, и они изрядно меня обтесали, так что выпустилась я вполне благовоспитанной и серьезной барышней.