А в конце этой череды, в самом сердце крыла, располагалась «настоящая» библиотека. Та самая. Ее не тронули.
Мы поднялись по лестнице. Деревянные ступени под ногами поскрипывали, будто отзывались эхом из прошлого. Анфилада комнат тянулась, как череда зеркал. В каждой — высокие потолки, ряды книжных полок, запах бумаги, воска и пыли. За столами сидели люди: кто-то читал, кто-то делал заметки, один пожилой джентльмен разглядывал карту, а двое студентов шептались у полки с трудами по естествознанию.
Мы проходили комнату за комнатой, и я будто шла сквозь прошлое. Наконец, мы вошли в последнюю — ту самую библиотеку, и остановились у порога.
В ней все было почти так, как я помнила: панельные стены из темного дерева, массивный дубовый стол в центре, тяжелые портьеры, приглушающий свет. Здесь пространство будто сжималось, становясь камерным, сосредоточенным. Несколько посетителей сидели у окон, кто-то листал газету, кто-то, затаив дыхание, читал роман, раскрыв его на коленях.
Я остановилась. Почти не дышала.
В воображении возник отец. Он сидит за этим самым столом — сосредоточенный, с прямой спиной. Перо в руке, листы перед ним. Свет мягко обрисовывает его профиль. Иногда он поднимал глаза, замечал меня в дверях, кивал — молча, но с той самой, родной улыбкой.
Я сделала шаг вперед, будто он и правда сейчас был там. Затем поспешно моргнула и резко втянула носом воздух.
Все в прошлом, все давно в прошлом.
— Давайте пройдем, — шепнул Беркли, потому что мы по-прежнему стояли на пороге, привлекая к себе чужие взгляды.
Все же посетителей было не так много, чтобы мы могли среди них затеряться. Втроем мы прошлись по огромному помещению широким кругом. Я шла вдоль стеллажей, разглядывала их и все яснее понимала всю тщетность своей задумки. Найти каплю в море — это не так сложно, как отыскать что-то среди множества книг, которые нас окружали.
Кажется, Беркли заметил мою нервозность. Он ничего не говорил, но несколько раз я ловила на себе его внимательные взгляды.
Я подошла к одному из шкафов, провела пальцем по краю полки. Книги стояли плотно, но я знала: если отец и оставил что-то, то не на виду. Он был осторожным человеком.
Но недостаточно осторожным, чтобы избежать казни.
— Если мы ничего не найдем сегодня, это нормально, — я услышала тихий голос Беркли прямо над ухом. — Мы всегда сможем вернуться.
Вздохнув, я кивнула. Но в глубине души рассчитывала совсем на иной результат.
Чтобы поменьше привлекать внимания, мы взяли по первой попавшейся книге и расположились в отдалении от всех, на самом углу стола. Я скользила взглядом по бесконечным шкафам и полкам, и тщетность нашей затеи придавливала меня к земле.
— Нужно с чего-то начать, — сказал Беркли, который слишком пристально всматривался в мое лицо. — Вам что-нибудь приходит на ум? Что-то значимое для него?
Я мотнула головой. Мне не было и семи, отца я видела пятнадцать минут в день — и это считалосьхорошимднем. Я не знала его. Более того, уверена, что останься он жив, и пойди история по-иному, я бы и в этом случае не смогла сказать, что знаю по-настоящему своего родителя.
— Он был религиозен? — спросила сестра Агнета.
Я усмехнулась.
— Нет, конечно.
— Он вам читал когда-либо на ночь? — в голосе, которым Беркли задал этот вопрос, уже слышалась огромная доля скептицизма.
— Естественно, нет.
Мужчина щелкнул пальцами.
— В любом случае, нам нужно что-то незаметное, чтобы ею нельзя было случайно заинтересоваться. Что-то невероятно скучное для большинства. Но одновременно связанное с покойным герцогом, иначе нет смысла оставлять послание — если никто никогда не сможет его отыскать. Достаточное объемное, толстое — рисунок между треями страницами не спрячешь. Но не тяжелый талмуд, который убран в архив.
Его глубокий голос подействовал на меня странным образом: убаюкивая. Я смотрела на Беркли, на то, как двигались его губы, и впадала в странный транс. Хотелось, чтобы он говорил и не останавливался, и его речь все лилась бы и лилась...
Пришлось взять себя в руки и отвернуться.
— Каким человеком был ваш отец?
Я пожала плечами, поймав неожиданно мягкий взгляд Беркли.
— Если бы я знала... Хочется надеяться, что благородным. Но после всего, что я видела за последние недели, я уже ни в чем не уверена.
— Он был достаточно благородным и великодушным, чтобы спасти меня. И был неплохим фехтовальщиком.