— Комнату райисполком вам поможет получить, — мягко прервал Мелану Стебленко. — А вот вернуть сына, — темный рубец на его правой щеке дрогнул, — не сможем. Вы сами поставили себя в трудное положение. Я понимаю, вам больно. Но, помните, я вас предупреждал, что, возможно, вы сразу и не почувствуете своей утраты, а спохватитесь, тогда вам помочь будет невозможно.
В Мелане зашевелились недобрые чувства.
— Пан… ой, товарищ Стебленко, — поправилась она, глубоко переведя дыхание, — мой сын украинец. Разве закон позволяет, чтобы ополячивали советских людей? Я не хочу, я не позволю, чтобы мой сын носил польскую фамилию!
Стебленко долгим, пристальным взглядом посмотрел ей в лицо. Потом сказал:
— Есть закон жизни: если мать бросает на произвол судьбы своего ребенка, она уже не мать ему. Чужая.
— Нет… — борясь с душившими ее слезами, прошептала Мелана. — Но я не стану больше докучать вам… — дрожащей рукой взяла со стола свое заявление. — Я знаю, что мне делать…
— Самонадеянность слепа, — предостерег Стебленко. — Приходите завтра с утра. Получите ордер на комнату. Устроим на работу.
— Не нужна мне ваша комната, ваша работа! — вырвалось у нее в нервном возбуждении, и не помня себя Мелана выбежала прочь из кабинета.
— Непременно приходите утром, — сказал ей вслед Стебленко, но она уже не слышала этих слов.
По дороге в редакцию с Меланой творилось что-то страшное.
— Моя дурацкая гордость оттолкнула Алешу от меня… — шептала Мелана, не замечая, что прохожие кто удивленно, кто с сочувствием, а кто насмешливо смотрят ей вслед. — При его знакомствах, связях… Он же отец… Неужели он откажется помочь мне забрать Марика у чужих?..
В коридоре редакции Мелану вдруг охватила робость. Ведь в комнате Алексей, наверно, не один? С чего начать? Согласится ли он выйти с ней на улицу, чтобы поговорить?
— Вы к кому? — пробегая мимо с ворохом гранок, спросил Мелану лысый сотрудник.
— Мне нужен Алексей Иванишин.
— Он у нас уже не работает. Уехал из Львова. А вы по какому вопросу?
— По личному.
— А-а, — причмокнул лысый репортер и поспешил дальше.
Очутившись на улице, Мелана побрела в сторону старинного королевского арсенала, к Успенской церкви. Ее Львов с разбежавшимися по холмам тесными, одетыми в камень улочками, его площади у каждого костела, хранившие таинственность средневековья, улицы, аллеи, всегда заполненные нарядной толпой, вдруг опостыл ей.
«Чужая, чужая, чужая…» — слышалось Мелане в шарканье сотен ног по асфальту. Люди шли, разговаривая, улыбаясь, смеясь, горячась и ссорясь, шли, неся в себе сомнения и печали, надежды и радости. Где-то кто-то их ждал: служебные дела, близкие, родные, друзья или знакомые. А Мелану уже никто не ждет, нет у нее ни дел, ни цели, ни даже пристанища.
Господи, разве прежде она проходила равнодушно мимо хотя бы одной витрины комиссионного магазина? Войдет в магазин, очарует продавца или продавщицу своей внешностью, вежливостью. Охотно снимут с витрины то, что Мелане приглянулось, подают: «Прошу, паненка…» или: «Пожалуйста, гражданочка…» Нет, Мелана и не собирается купить эту вещь, просто так приятно примерить и хотя бы несколько минут понежиться в белоснежном стеганом атласном халате. Ведь в белом цвете ей так хорошо. А то облачится в роскошную шубку из «правдивой обезьянки», любуясь собой в огромном зеркале: «Ах, какая шикарная дама!..»
На Краковской улице церковь св. Спаса была открыта. Мелана вошла, купила несколько свечей, зажгла и поставила у ног распятого Христа.
Великая грешница! Там, в Киеве, она ни разу не была в церкви. Только видела собор издали, проезжая с вокзала и на вокзал.
Опустившись на колени, в первое мгновение почувствовала лишь холод каменного пола, и вся задрожала. Молилась долго, исступленно, стараясь заглушить стук в висках: «Чужая, чужая, чужая…»
Синие глаза девы Марии, спорившие с синевой нарисованного неба, по которому она шла, неся младенца на руках, вдруг напомнили Мелане глаза сестры Ольги из монастыря бенедиктинок. Молодая монахиня часто приходила в больницу для бедных, где одно время работала мать Меланы. Это было еще до того, как она впервые услышала на улицах русскую речь и видела советского человека.
Сестра Ольга тогда говорила, что только в монастыре можно найти прибежище исстрадавшейся душе.