Столичные удовольствия влекли меня – я изнывала без театра и без приятных собеседников. Но сердце мое сжималось при мысли, что две милые девочки, воспитанницы мои, скоро будут оторваны от меня и отданы грубым мужланам, возможно, намного старше себя. Они конечно же не были образцовыми девицами, их прилежание порой приводило меня в бешенство, но как бы я хотела избавить их от печальной доли замужних дам! В своей невинности они и не подозревали, к какому аду стремятся. Я же знала о супружестве довольно, чтобы получить к нему отвращение. Лучшую подругу мою, Сашетт Давыдову, семнадцатилетней отдали за дряхлого генерала, старше ее ровно на сорок лет. Она едва не наложила на себя руки – столь отвратительна показалась ей та сторона жизни, о которой нам в институте не говорили ни слова.
Когда нам недавно прислали самую прекрасную литературную новинку, последнюю главу «Онегина», я прочитала о замужестве Татьяны – и разрыдалась. Все время, сколько господин Пушкин писал свой роман в стихах, я ощущала Татьяной себя, между нами возникла мистическая связь. Точно так же, как она, я всюду была чужой, точно так же любила лишь идеал – и полагала, что никогда не унижусь до пошлостей жизни. И вдруг – какой-то старый и толстый генерал, едва ли не такой же, как у бедной Сашетт! Одна лишь строка несколько примирила меня с браком Татьяны: она говорила Онегину, что «муж в сраженьях изувечен», и я, грешная, думала – а что, коли увечье мешает ему производить все те гадости, о которых говорила возмущенная Сашетт?
Странным образом то, что героини комедий в последние минуты спектакля мирились с женихами своими и, казалось, прямо со сцены ехали под венец, меня не раздражало. Комедия рисует нам идеальный мир, в котором добрые чувства торжествуют, а злые людишки исправляются, так отчего ж там не быть супружеству, дарующему радость вместо отвращения?
Но я отвлеклась. Сейчас мне следует припомнить все подробности, имевшие отношение к той запутанной цирковой истории.
Здание, которое возводили в Малом Верманском парке, было на самом деле не круглым, а многоугольным, и к нему примыкало другое, довольно длинное – не менее пятнадцати сажен. Работники трудились споро и за неделю подвели оба строения под крышу. Крыша многоугольного строения была конусообразной, парусиновой, и на ней водрузили флагшток. Близился день открытия нового увеселительного заведения, и воспитанницы мои уже спорили о нарядах, в которых пойдут на представление. Варвара Петровна ни с кем не спорила, а совершила налет на модные лавки и усадила девок мастерить новый преогромный чепец. Также я увидела у нее картонку с новехонькими накладными локонами, тоже привезенную из набега, и немалый веер, добытый из глубины комода.
Сама я никаких приготовлений не делала, потому что пленять женихов не собиралась. Обычная моя прическа проста – волосы разобраны на прямой ряд, с макушки две косы спускаются на уши в виде больших петель, никаких фальшивых кудрей и никаких оранжерей с цветами и фруктами. Я разве что позволила себе достать и освежить длинную шаль. Я не ношу ни драгоценностей, ни дорогих кружев, хотя по возрасту уже могла бы – это юным девушкам они не рекомендуются, а в двадцать семь лет можно себе позволить и более, чем нательный крестик.
Хитрые лицедеи знали, как привлечь к себе общее внимание. Накануне открытия своего балагана они совершили торжественный въезд в город. День был солнечный, в Верманском парке собралось немало народа, и целая толпа, состоящая из детей, нянек, гувернанток и гувернеров, с криком устремилась к Александровской улице, по которой от триумфальных ворот двигалась к свежевыкрашенному в голубой цвет цирку длинная ослепительная кавалькада. Наездники надели самые яркие свои мундиры, дамы блистали фантастическими платьями пейзанок и фей, впереди же ехал господин, одетый на манер маршала Мюрата, который в войске Бонапарта был главным щеголем и мог нацепить на себя с полпуда лент, звезд, перевязей всех видов и золотого шитья. Мюрата видывал наш учитель танцев мусью Жюль, из тех пленных французов, что так и не собрались вернуться в свое отечество. Он умел не только говорить комплименты, но и отвадить девиц от того, что считал дурным вкусом. Сравнения с Мюратом однажды сподобилась наша старшая барышня – но ее решимости соблюдать простоту и скромность ненадолго хватило.
На голове у предводителя наездников была треуголка с преогромными султанами настоящих страусиных перьев, его пунцовый мундир сверкал эполетами размером чуть ли не со столовую тарелку, шитьем, большими пуговицами, что вспыхивали, как искры. Белый конь под ним выступал диковинным шагом, высоко задирая передние ноги. Вальдтрап коня был, я полагаю, из парчи и такой величины, что стелился по земле.