— Что? — У Мэдди перехватило дыхание.
— Он попросил меня побыть здесь и убедиться, действительно ли жизнь на ферме абсолютно для вас неприемлема. Я сравнил ее со своей и пришел к выводу, что так оно и есть. Я рад, что понял это так быстро. Мне-то казалось, что придется проторчать здесь несколько недель.
— Итак?
— Сейчас мы попросим мистера Макнелли позвонить в аэропорт, а потом пообедаем. Я чувствую, что из кухни доносятся очень аппетитные запахи.
— А зачем звонить в аэропорт?
— Я улетаю в Атланту. Вы, насколько я понимаю, собирались в Нью-Йорк.
— Вы хотите сказать, что я… могу уехать?
— Вы можете это сделать, если захотите. Точно так же, как захотели этого в Юте. Решение принимаете вы. Возможно, это будет самое важное решение в вашей жизни. Итак, если вы можете жить здесь и дальше, и все, сказанное вами, было лишь словами, то давайте не будем беспокоить мистера Макнелли и приступим к обеду. Потом я уеду.
— Не торопите меня, доктор. Если я останусь… Как я могу смириться с потерей Пита, распрощаться с магазином?
— Не ждите от меня ответа, мисс Штерн. Повторяю, решение должны принять вы сами.
— Нет, остаться я не могу. Знаете, я очень изменилась за последний год.
— Это вполне объяснимо.
— Пит тоже. Изменился, я имею в виду.
— Вы сможете простить его?
— Не знаю. Наверное, я так и не поняла, что он за человек. Возможно, на самом деле он не такой, каким я себе его представляла.
— Он тоже ошибался в вас?
— Думаю, что да.
— Отношения между людьми меняются, и не всегда разлука укрепляет любовь.
— Это звучит для меня как ответ на многие вопросы, серьезно. Я хочу вам кое-что показать, прежде чем мы сядем обедать.
Мэдди открыла каталог и достала вложенный между страниц белый конверт. Она хранила в нем листы бумаги с наклеенными на них вырезанными печатными буквами — нечто вроде копий свидетельства о рождении, водительских прав и других документов, тех, что отобрали у нее давным-давно. Еще на один лист она наклеила копии своих кредитных карточек.
На глазах у доктора Филлипса выступили слезы.
— Вы, наверное, очень долго вырезали и наклеивали эти буквы. — Он внимательно осмотрел каждый лист. — Это произведение искусства.
— Нет, доктор Филлипс. Это подтверждение того, что я — это я. Я хочу, чтобы мне вернули оригиналы. Я заслужила это. На меньшее я не согласна.
— Собирайтесь, мисс Штерн. Мы уедем сразу после обеда.
— Они не попытаются остановить меня?
— Нет.
— Тогда пойдемте есть индейку и яблочный пирог. Сборы займут немного времени.
В кухне к ней подошла Дженни.
— Я рада за тебя, Мэдди, — прошептала она.
— Я и не знала, что все окажется так просто. Ты поедешь со мной?
— Нет, я останусь. Ребята рассчитывают, что я помогу им по хозяйству. Свою жизнь я буду устраивать, когда все закончится. Желаю удачи.
— Хочешь, я тебе напишу?
— Нет. Такое впечатление, что какая-то глава в нашей с тобой жизни уже прочитана, и я подозреваю, что письма будут лишними. Пойми меня правильно. После суда я попытаюсь найти свою мать. Макнелли сказал, что, возможно, сумеет мне помочь. Надеюсь, у меня все будет хорошо.
— Я тоже.
— Спасибо, Мэдди.
— Вертолет прилетит через сорок минут, — сообщил Макнелли.
— Вы рады моему отъезду, Паркер? Учтите, я не собираюсь извиняться за то, что дурно себя вела.
— Никто и не ждет от вас извинений… мисс Штерн.
— Благодарю.
— Сможем мы наконец поесть? — пробурчал доктор Филлипс.
Мэдди рассмеялась.
— Несомненно.
Мэдди проходила через эти двери сотни раз, но сейчас все было по-другому. Назад она уже не вернется.
Мэдди не взяла с собой ничего, кроме той одежды, что была на ней, белого конверта и небольшого количества денег, которые ей удалось скопить.
Она опять стала Мэдди Штерн и имела при себе бумаги, подтверждающие это.
Выйдя во двор, Мэдди слепила из снега комок и сделала вид, что собирается бросить его в доктора. Тот пригнулся, театрально прикрыв голову руками. Она рассмеялась, и он тоже. Если бы все его дела заканчивались так легко и приятно!
Доктор Филлипс улыбнулся.
— Вы прилетите в Нью-Йорк еще до полуночи.
— Не могу в это поверить! — воскликнула Мэдди. — Я свободна. Я больше не мисс Никто. Я Мэдди Штерн. Я опять стала собой. Господи, как это прекрасно — снова стать собой.
Ее восторженный крик гулким эхом растворился в чистом морозном воздухе.