— Писавший эти строки уже предстал перед своим Судьей, — сказал монах, взяв письмо, — он пойдет в рай или ад, смотря по делам своим; но не должно смертным узнавать то, что Господь не открыл им! — и с этими словами монах вышел из комнаты и отправился в кухню Глазера, где был разведен огонь.
— Как это глупо! — прошептал Дегрэ, — из этой рукописи мы узнали бы все разом. Ах, уж эти мне попы!
Между тем Симон продолжал развертывать пакеты. Лица судей становились все серьезнее, так как в каждом свертке, в каждой коробочке находились все новые опасные вещества. Тут был и мышьяк, и вытравливающие жидкости, и кислоты, и эфиры, стеклянные флаконы, которые бережно хранились в деревянных футлярах. Наконец Симон вынул два маленьких флакона, наполненных, по-видимому, прекрасной, чистой водой; только на дне флаконов лежал тонкий, розовый, похожий на известь осадок. Аптекарь взглянул на него и покачал головой. Затем нашли горшочек, наполненный оловом, семь коробок с сильно пахучими порошками, множество семян ядовитых растений, бутылочки с надписью “Змеиный яд”, завязанные пузырем банки со спиртом, в котором хранились какие-то частицы человеческого организма (врач признал их за части человеческих кишок). Таково было содержимое шкатулки кавалера де Сэн-Круа, и, очевидно, он очень дорожил им, так как все было завернуто и уложено самым тщательным образом. Падение шкатулки на пол доказало, что всякие случаи порчи или повреждения были предусмотрены. Для чего же Сэн-Круа так старательно берег все эти опасные, недозволенные сокровища?
Судьи признали шкатулку за удобную вещь, которую, в случае грозящей опасности, можно было легко унести со всем ее содержимым или быстро уничтожить, а вместе с ней и все, что как бы нарочно было собрано в ней и при уничтожении отнимало у обвинения все улики. Исповедь могла явиться следствием раскаяния, и Манго склонен был думать, что здесь был не несчастный случай, а самоубийство.
Во всяком случае найденные вещества были еще не исследованы, и не было явной причины осуждать умершего. Свет на все дело могла бы пролить только исповедь, но она погибла в огне. Однако сержант нашел среди листков и записок испанскую бумагу и вытащил ее из шкатулки. Очевидно она лежала сверх всего другого, но при падении шкатулки смешалась с прочими вещами. Вот что было написано на ней:
“Прошу тех, в чьи руки попадет эта шкатулка, поступить согласно моей просьбе и передать ее со всем, что в ней находится, маркизе де Бренвилье, живущей на улице Св. Павла. Все, что лежит в ящике, принадлежит ей; это — вещи, никому не нужные и не имеющие никакого значения. Если маркиза умрет раньше меня, прошу нашедших шкатулку сжечь ее вместе со всем, что в ней находится, ничего не развертывая и не рассматривая. Заклинаю всемогущим Богом исполнить мою просьбу! Пусть тот, кому попадет в руки это письмо, не отягощает своей совести лишним грехом, за который он ответит перед Престолом Всевышнего. Это — моя последняя воля. Сэн-Круа, 2-го мая 1670 года. Париж”.
Дело становилось все более подозрительным. Теперь в него оказалась замешанной женщина, уже сильно скомпрометировавшая себя в парижском обществе и бывшая когда-то в связи с Сэн-Круа. Эту связь считали давно прекратившейся, а между тем маркиза являлась действующим лицом в этой драме, волновавшей весь Париж.
Дегрэ бегал по комнате, как тигр в клетке.
— Господа, необходимо все открыть, все исследовать! — говорил он, развертывая и расшвыривая пакеты, — о, я уверен, что не ошибаюсь!
Ренэ был одного мнения с сержантом: маркиза была соучастницей покойного в убийствах, соучастницей его сводного брата; значит, сын его матери сделался убийцей благодаря этой женщине.
— А вот и еще что-то! — торжествующе воскликнул Дегрэ, вынимая еще тяжелый пакет с надписью:
“Этот пакет, запечатанный семью печатями, содержит бумаги, подлежащие после моей смерти сожжению”.
По знаку судей, Дегрэ сломал печати. В пакете оказалось тридцать четыре письма маркизы Бренвилье к Годэну де Сэн-Круа. Нескромность сержанта простерлась до того, что он развернул одно из писем; его рука попала как раз на одно из самых подозрительных. Оно было, может быть, самое короткое, но зато и самое значительное по своему страшному содержанию:
“Капли подействовали через десять минут. Они должны быть сильнее, — написала маркиза торопливым, дрожащим почерком. — Жди меня сегодня ночью в лаборатории; мы займемся экспериментами и… поцелуями. До свидания, мой возлюбленный. Твоя Мария”.