Гюэ оставался по-прежнему мрачным.
— Я боюсь так называемых тонких веществ, — сказал он, — они чересчур близко подходят к тем адским эликсирам, которые изготовлял Сэн-Круа и которым, извините меня, он научился от Вас. Когда узнают основной состав этих эликсиров, то…
— Не беспокойтесь! Все составные части Вы возьмете из запасов своей лаборатории, но, как связующий элемент, возбуждающий дух, приводящий в движение всю машину, нам нужна одна вещь: человеческая кровь.
Гюэ вскочил со стула и забился в угол.
— Убийство! Опять убийство! Всегда убийство! — воскликнул он, — я так и думал. Нет, лучше погибнуть здесь, в тюрьме, или на Гревской площади, чем опять быть запутанным в Ваши преступления. Нет, нет! Никогда!
— Ого! Не будьте так скоры в суждениях! Не убийство, а просто кровопускание.
Гюэ несколько успокоился.
— Это еще возможно, но… что же должен я…
— Мне нужно чистое, прекрасное, девственное существо, из вен которого я хочу выпустить часть крови для любовного напитка. Слушайте же: Вы должны позволить выпустить стаканчик крови из левой руки Вашей дочери.
— На это я никогда не соглашусь; мое дитя должно оставаться неприкосновенным. Аманда слишком хороша для такой дьявольщины. Ни слова больше об этом!
— Но подумайте! Ведь это — совсем невинное дело, взять несколько капель крови и переработать ее в ретортах… О, как закипит, как заволнуется напиток! Ах, какой чудный опыт! Ваша дочь согласится.
— Она не согласится, и я не хочу этого. Довольно об этом!
Экзили встал и холодно произнес:
— Хорошо, я больше не настаиваю. Прощайте! Вспомните обо мне, когда Ваше дело станет плохо. Судьи кровожадны, словно тигры; Вы должны на коленях благодарить их, если Вас приговорят к тюрьме, иначе Вас ждет костер.
Гюэ задрожал. Между тем Экзили продолжал:
— Вы могли бы избавиться от этой опасности, если бы Ваша дочь решилась пожертвовать для Вашего спасения несколько капель своей крови, и я твердо убежден, что Аманда сделала бы это, потому что она рвала бы на себе волосы, если бы ее отцу пришлось пойти на каторгу.
Гюэ вскрикнул и, схватив Экзили за руку, простонал:
— Что мне делать? Аманда не согласится. В сущности я ничего не вижу в этом особенного, — продолжал он, опуская голову, — но… но Аманда застенчива… не могу ли я сам вскрыть ей вену?
— Нет, это должен сделать я сам; и человек, для которого приготовляется напиток, также должен присутствовать при этом. Он будет держать чашу, в которую будет стекать кровь.
— Ах, если бы мне не грозила такая страшная опасность…
— Решайтесь скорее!
— Аманда не захочет. Она будет кричать, звать на помощь. Она пойдет жаловаться самому королю.
— Если Вы впустите нас в свой дом, то согласия Аманды не понадобится… Когда же мне прийти к Вам?
— Назначьте день.
— В таком случае в будущую пятницу.
— А я?
— Завтрашнюю ночь Вы уже проведете в своем жилище, на площади Мобер. Но горе Вам, если Вы не сдержите слова!
Гюэ дрожа протянул итальянцу руку.
— Не будьте младенцем… не будьте бабой! — смеясь сказал Экзили. — Вы брались бывало за вещи более важные, употребляли капельки поопаснее тех, какие я извлеку из руки молоденькой девушки. И Вы сами можете это видеть; беспокоиться не о чем, опасности никакой. Вы — поклонник чудесного, — ну, Вы будете видеть чудо. Завтра в полдень Вы выйдете из Бастилии.
XIV
Кровь девушки
Вернемся к семейству герцога Дамарра.
Услышав из уст отца слова, которые его осчастливили, Ренэ бросился на площадь Мобер, к дому Гюэ, где не был уже три дня. Уже смеркалось, когда он подошел к решетке, ограждавшей дом и сад со стороны улицы. Ставни дома были заперты, нигде не пробивался свет. Ренэ постучал тем условным стуком, который он употреблял, приходя к Аманде, однако ответа не было.
В жилище Брюнэ также царили мрак и безмолвие.
Ренэ обошел квартал и приблизился к дому со стороны площади. Он дернул за звонок, но никто не отворил. Ренэ почувствовал беспокойство. Он снова вернулся на улицу, перелез через решетку в палисаднике, подошел к задней двери и прислушался. Ему показалось, что в доме раздаются какие-то глухие звуки: слышались то как будто вздохи, то звон посуды или стаканов.
Какое-то тяжелое предчувствие закралось в душу юного герцога, а так как он непременно хотел узнать, что происходит в доме, и притом считал себя защитником и покровителем Аманды, уже занимавшим в доме Гюэ определенное положение, то и стал придумывать, каким бы способом попасть в помещение Гюэ. Поискав немного, он нашел заступ, и с помощью последнего ему удалось приоткрыть один ставень, и именно у того окна, обвитого диким виноградом, где он тайком беседовал с Амандой.