Кстати, какова роль этого Гейба? Неужели это новый любовник Наоми? Они что, спят вместе в той самой комнате, где был застрелен несчастный Алек Бредли? Наоми на это способна, подумала Келси. Она выглядит как человек, способный на что угодно.
Легким движением она оттолкнулась от двери и принялась расхаживать по квартире. Вопрос о том, почему Наоми написала ей, не давал Келси покоя. При встрече не было ни бури эмоций, ни заклания упитанного тельца в честь возвращения блудной дочери, ни мольбы о прощении за потерянные годы. Одно лишь вежливое приглашение выпить чаю.
И спокойное, без колебаний, признание в убийстве.
Стало быть, Наоми Чедвик не лицемерка, подумала Келси. Она просто преступница.
Когда зазвонил телефон, Келси поглядела в ту сторону и заметила также мигающую лампочку на автоответчике. Решив не обращать внимания ни на то, ни на другое, она отвернулась. До начала ее смены в музее оставалось полных два часа, но у нее не было ни необходимости, ни желания разговаривать с кем-либо.
Перед Келси стояла довольно сложная задача: убедить себя в том, что неожиданное воскрешение из мертвых ее матери не обязательно должно изменить ее жизнь. Казалось, ничто не мешало ей продолжать жить как прежде — работать, посещать занятия в университете, встречаться с друзьями.
Келси бросилась на диван. Кого она хотела обмануть? Ее работа была чем-то вроде хобби, за которое она получала мизерные деньги, занятия вошли в привычку, а что касается друзей… Большинство ее друзей и знакомых были также друзьями Уэйда, поэтому теперь, после их развода, они должны были либо выбрать, на чьей стороне им остаться, либо вовсе исчезнуть.
Вся ее жизнь пошла кувырком!
В дверь постучали, но Келси не пошевелилась.
— Келси! — Энергичный стук повторился. — Открой дверь, или я позову управляющего, чтобы он отпер ее для меня.
Келси неохотно сползла с дивана и открыла.
— Бабушка?..
Подставив щеку для обязательного поцелуя, Милисент Байден вплыла в комнаты. Она была, как всегда, безупречно одета и причесана, блестящие, чуть рыжеватые волосы были зачесаны назад, открывая ухоженное лицо, которое могло бы принадлежать женщине не старше шестидесяти лет, хотя на самом деле Милисент было на двадцать лет больше. С помощью жесточайшей диеты и энергичных упражнений ей удавалось поддерживать свою фигуру в идеальном состоянии. Элегантный светло-голубой костюм сорок четвертого размера от Шанель подчеркивал все достоинства этой безупречной дамы. Светлые, в тон костюму, перчатки из мягкой кожи Милисент бросила на столик под зеркалом и повесила норковую горжетку на стул.
— Ты меня разочаровала, — были ее первые слова. — Запереться в комнате и дуться на весь свет. Как ребенок, право.
Прежде чем она села, ее миндалевидные глаза скользнули по лицу внучки.
— Твой отец совсем потерял голову, так он о тебе беспокоится. И он, и я звонили тебе сегодня по меньшей мере десять раз.
— Меня не было дома. Папе нечего было беспокоиться.
— Ой ли? — Милисент постучала накрашенным ногтем по подлокотнику кресла. — Вчера вечером ты ворвалась к нему в дом, чтобы сказать, что эта женщина написала тебе письмо, потом убежала и не отвечала на звонки целое утро.
— Эта женщина — моя мать, и вы оба — ты и отец — знали, что она жива. Нам пришлось объясниться. Ты, бабушка, несомненно, сказала бы, что воспитанным людям пристало выяснять отношения спокойно, однако мои чувства тоже можно понять.
— Не надо разговаривать со мной таким тоном! — Милисент даже подалась вперед, так она была возмущена. — Твой отец сделал все, чтобы защитить тебя от дурной молвы, чтобы дать тебе приличное воспитание, родной дом, наконец! А ты налетела на него как… как…
— Налетела? Я?! — Келси воздела вверх руки, хотя прекрасно знала, что такое открытое проявление чувств будет истолковано Милисент как вульгарное. — У меня было слишком много вопросов, на которые я хотела получить ответы. Я добивалась от него правды, на которую у меня есть все права.
— Теперь, когда ты узнала правду, ты удовлетворена? — Милисент слегка наклонила голову. — Для тебя — да и для всех нас тоже — было бы лучше, если бы ты продолжала считать ее мертвой. Но эта женщина всегда была эгоистична до мозга костей и думала только о себе. И редко о ком-нибудь другом.
По причинам, которые она вряд ли смогла бы себе объяснить, Келси подняла брошенную перчатку.
— А ты всегда ее так ненавидела? — с вызовом спросила она.
— Я всегда видела, что она собой представляет. Филипп был ослеплен ее смазливенькой мордашкой и тем, что казалось ему яркой индивидуальностью и тонкостью натуры. И он дорого заплатил за свою ошибку.
— А я очень похожа на нее, — негромко вставила Келси. — Теперь мне понятно, почему ты всегда смотрела на меня так, словно я в любой момент могу совершить какое-нибудь преступление. Или просто какой-нибудь неприличный поступок, который не допускают правила этикета.
Милисент со вздохом откинулась на спинку кресла. Она не собиралась опровергать утверждения Келси хотя бы потому, что не видела в этом необходимости.
— Вполне естественно, что я всегда была озабочена тем, как много ты унаследовала от нее. Ты носишь фамилию Байден, Келси, и большую часть времени давала нам все основания гордиться тобой. Но все твои оплошности и ошибки — все это от нее.
— Я предпочитаю думать, что мои ошибки — только мои и ничьи больше.
— Как, например, этот развод, — не преминула вставить Милисент. — Уэйд происходит из порядочной семьи. Его дед по материнской линии был сенатором, а отец владеет одним из самых престижных и респектабельных рекламных агентств на всем Восточном побережье.
— А Уэйд занимается развратом со своими фотомоделями.
Милисент нетерпеливо отмахнулась от нее движением руки, при этом на ее пальце холодно сверкнуло обручальное кольцо с бриллиантом — память о покойном муже.
— Ты, конечно, скорее обвинишь его, чем себя или ту женщину, которая его соблазнила.
Келси улыбнулась почти радостно.
— Совершенно верно, бабушка, я предпочту обвинить его. И уже обвинила. Мы развелись, развелись окончательно, так что ты напрасно теряешь время.
— Тебе принадлежит сомнительная честь быть второй за всю историю семьи Байден, кто решился на этот шаг. В случае с твоим отцом развод был неизбежен. Что касается тебя, то ты поступила так, как поступала всю свою жизнь: твоя импульсивная реакция на любые события вошла у тебя в привычку, и мне это не нравится. Но это не главное. Сейчас же меня интересует, что ты собираешься делать с этим письмом?
— А тебе не кажется, что это дело касается только меня и моей матери?
— Этот вопрос затрагивает честь семьи, — твердо сказала Милисент. — Отец и я — вот твоя семья.
Она снова пробарабанила ногтями по подлокотнику, тщательно подбирая слова.
— Филипп — мой единственный сын. Его счастье, его благо были для меня основной заботой. А ты — его единственная дочь, — с неподдельной любовью в глазах она протянула руку и взяла Келси за кончики пальцев. — Я желаю тебе только добра, Кел.
Сомневаться в этом не приходилось. Как бы ни раздражали ее порой строгие принципы, которых придерживалась Милисент Байден, Келси знала, что она ее любит.
— Я знаю, бабушка. Знаю и не хочу с тобой ссориться.
— Как и я с тобой. — Милисент с довольным видом потрепала Келси по руке. — Ты была хорошей дочерью, и никто, кто знает Филиппа и тебя, не сомневается в том, как крепко вы привязаны друг к другу. Я уверена, ты не сделаешь ничего, что могло бы причинить ему боль. Дай мне это письмо, и я позабочусь обо всем вместо тебя. Тебе не нужно будет ни встречаться с ней, ни влезать в этот скандал.
— Но я уже встречалась с ней. Я ездила к ней сегодня утром.
— Ты… — рука Милисент чуть заметно дрогнула и снова легла спокойно. — Ты виделась с ней? И ты отправилась туда, ни с кем не посоветовавшись?