Он отвлекся от пения, чтобы повнимательнее рассмотреть присутствующих. Кто-то сидел с закрытыми глазами, молча шевеля губами, будто повторяя знакомые слова. Другие благостно улыбались, одобрительно кивая головами. Взглянув на хормейстера, Себастьян заметил, как тот все время оборачивается к Корделии, словно ожидая ее указаний.
Неужели это ее музыка, недоумевал он. В мелодии не было ничего легкого или поверхностного, но все же Себастьян понимал, что женщина могла это сочинить. И если она действительно сочинила это, то, значит, все рассуждения Ричарда о том, что женщины не способны писать музыку, неверны. Мелодия эта была одной из самых возвышенных из всех, что ему доводилось слышать.
Что же, Гендель восхищался не напрасно.
Себастьян откинулся на спинку скамьи и задумался. Трудно поверить, что музыку, вызвавшую восторг Генделя, написала эта девушка. Раз так, то ей и следует встретиться с Генделем. Но, увы, это невозможно. Ричард ни за что не представит ее Генделю. Его предубеждения были слишком сильны. Кроме того, Ричард должен был доказать, что ему можно доверять. Так как же он признает, что его автор – дочь скромного провинциального викария?
Обидно, подумал Себастьян. Но представлять надо викария. Или викарий, или никто. Но ведь викарий ничего не знает про сочинение музыки.
Псалом закончился. Викарий подошел к кафедре. Себастьян рассматривал его пристально, пытаясь разглядеть на его лице следы вчерашних возлияний, но не заметил их. Да, нос у викария красный, но взгляд ясен, держится он уверенно. Обычный викарий, и даже моложе, чем показалось Себастьяну накануне.
Преподобный Шалстоун разложил свои записи, заглянул в них и заговорил звучным голосом. Проповедь его была связана с прослушанной ранее притчей. Она не была ни скучной, ни примечательной, просто грамотной и уместной. Правда, Себастьяна вся эта ерунда особенно не интересовала, так что судить ему было трудно.
Но то, как она была прочитана, убедило его в том, что до смерти жены преподобный Шалстоун действительно был замечательным викарием. У него был изумительно проникновенный голос, он умел выделить нужное слово, интонацией придать ему дополнительный смысл. Себастьян даже заслушался.
– Учимся мы понимать Христову заботу о единственной заблудшей овце, – звенел голос преподобного Шалстоуна. Он сделал паузу, заглянул в записи и продолжал: – Здесь следует тебе прочесть им отрывок, начинающийся…
Викарий замолчал, поняв свою ошибку. Себастьян едва удержался от смеха и, оглянувшись, заметил, как многие стараются сдержать улыбку. Черт возьми, так, значит, он не ошибся, предположив, что Корделия пишет за отца проповеди!
Пауза затянулась. Кто-то что-то прошептал, кто-то кашлянул. Викарий растерянно озирался. По лицам прихожан Себастьян понял, что такое случается довольно часто. Видно, проповеди его слушали главным образом для того, чтобы ловить священника на ошибках.
– Не могу записей разобрать, – нашелся наконец викарий и продолжил говорить, будто ничего и не случилось.
Когда он запнулся в третий раз, Себастьян наклонился вперед, чтобы взглянуть на Корделию. Она смотрела прямо перед собой, руки ее были сложены на коленях, она едва улыбалась. Он не отводил взгляда, пока она не посмотрела на него. Улыбка ее исчезла, нижняя губа дрогнула. Она отвела глаза, расправила плечи и чуть откинулась назад, чтобы он не мог ее видеть.
Себастьян довольно улыбнулся. Значит, не все спокойно в домике викария. Священник явно не может справляться со своими обязанностями. Корделия старается изо всех сил, чтобы скрыть это, и ни один человек в городе не желает менять положения дел.
Возможно, это Себастьяну даже на пользу. Узнав, что музыку писала Корделия, он вынужден был поменять свои планы, но сдаваться он не собирался. Из любого положения должен быть выход, надо только его найти.
На обеде у викария наверняка будет полно людей – как-никак воскресный обед в доме священника. Корделия пригласила его к двум. А он придет к часу. Ей не удастся прикрыться гостями. Так или иначе, но он заставит Корделию ему помочь. И викария – тоже, впрочем, старик сделает все, что велит ему дочь.
Себастьян задумался. Интересно, чем можно Корделию соблазнить? Очевидно, что нынешняя ситуация ее не устраивает. Может быть, предложить ей нечто иное?
И – главное – заставить ее подыграть Ричарду, добиться расположения Генделя. И тут он довольно улыбнулся – кажется, выход есть! Дочурка викария отлично притворялась собственным отцом. Кажется, настала пора отцу сыграть роль дочери.
3
Корделия помогала Пруденс и Мэгги с воскресным обедом и немного волновалась. Будет ли доволен герцог их трапезой? После так смутившей ее вчерашней встречи Корделии хотелось показать ему, как хорошо она справляется с ведением хозяйства. Но, вспоминая, как отец свалился на пол, она краснела от стыда.
«Что за глупости! – ругала она себя, помешивая суп. – Совершенно не стоит так суетиться только из-за того, что лорд Веверли видел папу пьяным».
Но ей хотелось произвести на него впечатление, и – в глубине души она знала это – вовсе не для того, чтобы он поскорее забыл вчерашнее. Приход его светлости в церковь странно на нее подействовал. Кто бы мог подумать, что этот высокомерный тип может выглядеть… так привлекательно! Она была уверена, что, присмотревшись к нему повнимательнее, найдет его мерзким и отвратительным. Но каждый раз, когда взгляды их встречались, случалось что-то необыкновенное – будто звучала мелодия какой-то волшебной, не слышанной раньше фуги.
Как это у него получалось? Смотрел он будто насмешливо, но взгляд его согревал и ласкал.
Она встряхнула головой. Хватит думать о герцоге! Да, для порядочных девушек знатные господа – опасное искушение. Наверное, аристократов специально обучают искусству соблазнять женщин одним взглядом.
Но ее не соблазнить! Она понимает, что он высокомерный сноб, за обедом она наверняка будет иметь возможность в этом вновь убедиться. Издалека можно любым восхищаться, каков он вблизи – вот что главное! После вчерашнего происшествия и сегодняшней папиной проповеди лорд Веверли будет наверняка держаться еще надменнее. Об этом и надо думать, а не о том, как на нее действуют его взгляды.
– Папе вина не подавать, – сказала она Пруденс, когда та переливала вино в хрустальный графин. – Вино только для его светлости.
– Как вам будет угодно, мисс. – Пруденс только презрительно фыркнула, как делала всякий раз, когда речь заходила о «жажде» викария.
– А его светлость часто будет у нас обедать, пока он в Белхаме? – спросила толстушка Мэгги, выкладывая на оловянное блюдо баранью ногу.
Корделия пожала плечами.
– Не думаю. По-моему, он не собирается задерживаться здесь надолго.
– Да он наверняка рвется назад в Лондон, – пробурчала Пруденс. – Некоторым подавай столичное кривлянье, без него им тоска. Некоторые считают, что слишком хороши для простого люда.
Мэгги, сдабривая жаркое подливкой, мило улыбнулась.
– А мне он вовсе не показался таким уж высокомерным. После службы старый Джек стал рассказывать ему, как плавал в Индию, и через пару минут они уже вовсю беседовали о пальмах, раджах и всем таком. Можно было подумать, что это его светлость – бывалый моряк.
Так, значит, герцог ведет себя нагло только с ней?
– Как-то не могу себе представить герцога, в бархатных штанах и жилете, взбирающимся на мачту, – заметила Корделия, сосредоточенно помешивая суп.
– А я могу. – Мэгги откинула назад упавшую на лоб прядь и поспешила к буфету. – Как бы ни был он разодет, все равно есть в нем что-то необузданное. Я бы не хотела встретиться с ним ночью на темной дорожке.
Корделия рассмеялась.
– Неужели? А мне показалось, что ты находишь его привлекательным.
– Привлекательным? – Мэгги, достававшая из буфета лепешки, возмущенно закатила глаза. – Вот уж нет! Слишком он лицом темен и дик, чтобы быть привлекательным. То есть с Питером его не сравнить. А он-то, на мой вкус, как раз и привлекателен.