Этот прием произвел на меня огромное впечатление, что, несомненно, сказалось позже.
Иоанна-Анита, как всякая нормальная настоящая женщина, экономила на еде. Как-то я оказалась у нее на обеде: простокваша с картофелем, котлета и клубника из собственного сада на десерт. Мне понравилось, доведенная до крайности печенью, я не могла много есть. А вообще-то Иоанна-Анита в экономии, по-моему, переусердствовала, чем я от нее и заразилась; понимать я ее понимаю, но в иные моменты, может, и следовало бы экономию побоку.
Вернулась Иоанна-Анита из Польши, привезла посылку, мы с Алицией поехали, просидели долго несолоно хлебавши, пока Алиция не взмолилась насчет кофе, а я попросила чай. Хенрик предложил вино. Иоанна упрекнула его – в погребе, мол, последняя бутылка.
– Смотри-ка, я по-датски понимаю! – обратилась я к Алиции прямо и беззаботно. – Она сказала Хенрику – последняя бутылка. Я правильно поняла?
– Конечно, правильно, – ответила Иоанна-Анита, пока тактичная Алиция собралась произнести хоть слово. – У нас и точно последняя бутылка, хотела сэкономить, ну коли нет, так нет.
Мы безжалостно вылакали эту ее последнюю бутылку, к которой Хенрик собственноручно приготовил бутерброды.
Так вот, заразившись от Иоанны, я пошла, понятно, еще дальше. Уже через много лет в Польше ко мне пришла приятельница Мария, та самая, из "Бегов ", я ее «приняла» – поставила на стол пиво и сырок, нарезанный кусочками. Мария взглянула и ужасно растрогалась:
– О Боже! Это же настоящий прием!
Теперь Иоанна-Анита утверждает, что Хенрик развелся с ней из-за ребенка от греческого хахаля (смотри «Все красное»). Греческого хахаля и ребенка я выдумала, а хахаль оказался фактом, что же касается ребенка, то никакого другого, кроме легального Яся, у Иоанны-Аниты не было. В общем же теперь никто не разберется, где у меня выдумка, а где правда. Хенрик хахаля еще пережил, а ребенка простить не смог.
Вторая особа, с которой я познакомилась довольно давно, – Эва (тоже смотри «Все красное»). Тогда Эва красотой еще не блистала, портила ее дородность, позже похудела и похорошела убийственно. Работала в ядерной физике, подбросила мне неплохой замысел «такого чего-то, небольшого, и с дном», но сама я замысла осилить не сумела, а она сменила профессию. Одолевали ее художественные идеи, сперва переквалифицировалась на графику, потом на живопись, на живописи утихомирилась. Картин ее я не видела, ничего не могу сказать, а вот графические работы делала прекрасные. В те времена еще не была знакома с Роем, вторым мужем, слыла женщиной модной, заботилась о своей внешности и нарядах, эти ее пристрастия оказали влияние на дальнейшие события.
Эва единственная решила подать на меня в суд. «Все красное» писала я без всяких дурных предчувствий – Эва и Рой сидят в Дании, в Польше их никто не знает, а датчане польские книги не читают, не учла я одного: в Польше живет семейство. Треклятая книга пошла с продолжениями в быдгощской периодике, а именно в Быдгоще или где-то неподалеку жили Эвины родители. Когда знакомые начали звонить – ах, ваша дочь описана в книге! – папаша разнервничался. Эва приехала и под родительским допингом рассвирепела, бросилась было к адвокату, да в последнюю минуту одумалась.
– Ну уж нет, такой рекламы я ей не обеспечу! – заявила она яростно и облаяла меня по телефону, на этом дело и кончилось.
А теперь снова возвращаюсь к текущему моменту.
На прием к Иоанне-Аните мы поехали с Аней, несомненно, в такси. Не успели мы переступить порог, встречаем Эву.
– Ну ясно, она опять в своем старом костюме! – облила она меня ушатом презрения.
Я не обратила внимания, Аня побледнела. Костюмчик и в самом деле носила года четыре, впрочем, был хорошо сшит и очень мне шел; может, немного надоел, тем не менее другого не было, а я проблемой одежды вовсе не собиралась давить себе на психику. Аня реагировала не так.
– Хватит! – заявила она по возвращении с приема. – Нельзя больше так ходить, надо купить все необходимое! У тебя есть деньги, даже если нет, ничего не случится – семейство перебьется, а ты позаботишься о себе! Пошли в магазин!
Я как раз получила зарплату. Мы отправились по магазинам, и впервые я купила себе одежду гуртом, растратив половину зарплаты. Аня была неумолима, считалась исключительно с моим вкусом, советовала и решала, полностью игнорируя свои требования. Я купила не только тряпки, но и все аксессуары: туфли, парик, искусственные ресницы и тому подобное. Поклялась Ане на следующем приеме у Иоанны-Аниты задать шику, пусть все обомлеют.
Ну и задала, черт бы все побрал!
Прием состоялся уже после отъезда Ани в Лондон к родственникам. Я осталась одна и сделала все согласно клятве.
Модное платье – широкое, короткое, в лиловые разводы, французские лакировки, платиновый парик, искусственные ресницы и убийственный макияж. Осмотрела я себя в зеркале и подумала: Аня похвалила бы меня; результат был достоин стараний, Эва не выдержала, слиняла чуть не с середины приема.
Одержанный триумф наподдал мне темпераменту, и я врезалась в сложную дискуссию. Разговаривали мы втроем – наш график Вальдек Свежи, я и толстый датчанин с огромными навыкате глазами, звали его Вигго. Вальдек говорил по-английски, я нет, но мне это ничуть не мешало, я уже привыкла к разговорам на смеси языков и непонятно как умела объясниться. Этот Вигго от меня сомлел, что легко замечалось, тема дискуссии явно была направлена против меня. Спорили о политике, общественных проблемах, об экономике и вообще о государственном строе, прием на сей раз был добротный – Иоанна-Анита расстаралась, напитков хватало, наша дискуссия пламенела, в итоге глазастый Вигго предложил отвезти нас в город.
Уселись мы с Вальдеком в автомобиль, спор продолжался, Вигго пригласил нас к себе, ну что ж, пожалуйста, мы причалили у него, с разгону и в энтузиазме Вигго вытащил виски, налил, закуски никакой – где ему помнить про закуску в горячке спора. Мне, по-видимому, его взгляды не понравились, я таки начала фыркать и сыпать искрами и вдруг поняла – моя рюмка пуста, а была полная. Опыт, как вы знаете, у меня был, и я переполошилась.
– Вальдек, – решительно потребовала я в сторонке, – линяем! Пусть его холера поберет со всем его треклятым капитализмом!
Вальдек еще соображал настолько, чтобы признать мою правоту. Мы удалились.
Проснулась я утром в своей комнате у фру Скифтер и начала обдумывать происшедшее. Похмелье не донимало, зато куда-то испарились перчатки, кошелек и шарфик. Кроме того, неясно мелькало страшное воспоминание.
Всякие мышки, нетопыри, розовые слоны – все чушь! А я видела кое-что пострашнее – типа в белом костюме, спящего на животе на неизвестной лестничной клетке. Господи прости, белый хмырь, delirium tremens, не иначе!!!..
Постепенно, стараясь избавиться от ужаса, вспомнила еще нечто. Вальдек отвез меня домой – сомнению не подлежало. Довел до комнаты, удрызгалась я на сей раз и в тоску впала, ревела ему в жилетку горючими слезами, а он по доброте сердечной сочувствовал мне от всей души.
– Ну не плачь, не плачь, – утешал он. – Не стоит того, не плачь.
Он трогательно отирал мне глаза, и одна искусственная ресница прилипла у него к пальцу. Войдя, я включила всего одну неяркую лампу и вдруг увидела, как Вальдек смотрит на свой палец и с отвращением трет его о брюки – эта ресница походила на мохнатого червяка, Вальдек безуспешно старался избавиться от него – клей держал намертво. А он все тер и тер, и в его самаритянские утешения явственно закралась полная омерзения растерянность. Поклянусь на чем хотите, так и ушел от меня с искусственной ресницей, приклеенной к заду!