Федя стоял у своего шкапчика и мучался: что делать? Подойти и все рассказать… Добить Ипполита, уже обвиняемого в страшном преступлении, находящегося в несчастье.
Федя не сомневался, что Ипполит не виноват.
"Опавшие листья, — вспоминал он. — Опавшие листья… И Лиза… и Ипполит… и я…"
Ему было жаль Ипполита… Из жалости к нему хотелось спасти его, пожертвовав собою.
Осмотр начался с левого фланга. Офицеры разошлись по взводам, фельдфебелю поручили осмотр четвертого взвода, сам Семен Иваныч, командир роты, осматривал первый.
— Кусков, пожалуйте сюда, — мягким баритоном позвал Семен Иванович.
Кусков подбежал на носках по узкому проходу у окон и стал навытяжку.
— Помогите мне осматривать, — сказал ротный.
— Слушаюсь, господин капитан, — четко ответил Кусков.
На чисто застланные серыми одеялами с лиловыми полосами по краям койки вываливалось содержимое шкапиков. В беспорядке раскидывались коробки с папиросами, машинки для набивания табаку, маленькие подсвечники, свечи, жестянки с монпансье, ружейная принадлежность, мыльницы, зубные щетки, книжки, тетради, мундиры, шаровары, сапожная вакса, сапоги, портянки…
Все обыденное, одинаковое у Сергеева, как у Ценина, у Абрамова, как у Байкова.
— Это кто же такая? — спрашивал у Байкова ротный с чуть заметной улыбкой на полных щеках, где росла рыжеватая борода, разглядывая кабинетную карточку подвитой женщины, с маслеными, подмазанными глазами, в одних панталонах и рубашке.
— Сестра, господин капитан, — смущенно пробормотал Байков.
— Не завидую ни вам, ни вашей сестре. Посоветуйте ей сниматься в более приличном костюме.
У Ценина отобрали французский роман, у Бардова нашли тетрадку стихов.
— Это вы занимаетесь? — спросил ротный.
Бардов, юнкер младшего курса, молчал, переминаясь с ноги на ногу.
прочел вполголоса Семен Иванович.
— Ну-с, вы писали?
— Я, — еле слышно выговорил Бардов.
— Советую бросить упражнения. Стих не соответствует звучности вашей фамилии. У вас нет таланта.
— Не писать? — краснея до слез, сказал Бардов.
— Не стоит. Надсон у нас был — в ваши годы уже владел стихом. Вы никогда не овладеете.
Старобельского оставили на неделю без отпуска за хранение хлеба вместе с сапогами.
— Откуда это у вас? — хмуря брови спросил Семен Иванович, доставая большую краюху черного хлеба.
— У служителя покупаю.
— Неужели вам мало того, что дают за столом?
— Люблю ночью пожевать.
Обыск медленно подходил к правому флангу, где у стены был шкапик фельдфебеля и против него Федин.
Федя вынул из кармана ключ и, звеня кольцами, стал вставлять его в замок. Руки у него дрожали, и ключ не попадал в отверстие.
Семен Иванович кончил осмотр соседнего шкапика. Он подошел к Феде.
— Ну что же, Кусков, — сказал он, беря за подбородок покрасневшего до слез Федю. — Неужели мне лучшему портупей-юнкеру не доверять? Слыхал о несчастии, постигшем вашу семью. Искренно сожалею. Бог даст, правда выяснится. Ступайте с Богом, Кусков. Вас и фельдфебеля я осматривать не буду.
Осмотр был окончен.
Во второй роте у одного юнкера нашли стихотворения Рылеева и воззвание к солдатам от рабочих, в третьей роте один из юнкеров хранил литографированные сочинения графа Льва Толстого на политические темы, обоих перевели в третий разряд. Один из восьмого стал для разборки вакансии двести четырнадцатым, другой с пятидесятого съехал на двести пятнадцатого.
Улыбнулись хорошие стоянки.
XXX
Федя поехал в отпуск. Под шинелью, надетой внакидку, у него был Ипполитов сверток. Ему показалось, что швейцар в Европейской гостинице подозрительно посмотрел на него, когда он спросил мистера Джанкинса.
Мальчик повел его по лестнице. Ноги прилипали у Феди к красному ковру. Мальчик постучал.
— Mister Джанкинс?
Мрачный господин, черный, в очках, посмотрел с недоумением на юнкера в солдатской шинели, в мундире и с топором, торчащим на поясе.
— No…
— Mister Джанкинс? — снова сказал Федя, более настойчиво, чувствуя, что еще миг, и он не выдержит, бросит пакет и убежит.