Взгляните на растение. Ну там "клеточка в клеточке", "протоплазма" и все такое. Понятно, рационально и физиологично.
"Вполне научно".
Но в растении "как растет оно" есть еще художество. В грибе одно, в березе другое: но и в грибе художество, и в березе художество.
Разве "ель на косогоре" не художественное произведение? Разве она не картина ранее, чем ее можно было взять на картину? Откуда вот это-то?!
Боже, откуда?
Боже, от Тебя.
Язычество, спрессованное "до невозможности", до потери всех форм, скульптур,- это юдаизм. Потом спрессовывание еще продолжилось; теперь только запах несется, материи нет, обращена в "О": это - христианство. Таким образом, можно рассматривать все религии как "одно развитие", без противоречий, противодвижений, как постепенное сжимание материи до плотности "металла" и до "один пар несется".
Можно ли?
После хиротонии, облекшись в "ризы нетления", он оглядится по сторонам и начинает соображать доходы.
(судьбы русского архиерея) (не всп)
Он был самоотверженный человек и не жил со своей женой. С ней жили другие. Сперва секретарь, потом сын друга СС), потом кто попало. Он плакал.
Раз едем на извозчике куда-то или откуда-то. Он и говорит:
- Чтобы жить хорошо, не надо иметь денег.
- Как?
- Вы нуждаетесь?
- Да.
- Отлично. Мы берем вексель, я и Рцы ставим свои
бланки, вы идете в банк и учитываете...
- Как "учитываете"?
- Так учитываете. Вам выдают не полную сумму, а немного вычитая. Вексель остается в банке. Разумеется, вы его выкупаете сами, когда деньги будут. Так что сейчас вовсе не надо иметь деньги, а только быть уверенным, что потом получите, и на это "потом получите" жить.
Отличное "сейчас"!
- Это какая-то сказка.
- Да! И потом - тоже "переписать" вексель, еще дальше на "будущее". Так я живу, и вот сколько лет, и не нуждаюсь.
(море житейское)
О мое "не хочется" разбивался всякий наскок. Я почти лишен страстей. "Хочется" мне очень редко. Но мое "не хочется" есть истинная страсть.
От этого я так мало замешан, "соучаствую" миру. Точно откатился куда-то в сторону и закатился в канавку. И из нее смотрю - только с любопытством, но не с "хочу".
(ночью в постели)
То, чему я никогда бы не поверил и чему поверить невозможно, есть в действительности: что все наши ошибки, грехи, злые мысли, злые отношения, с самого притом детства, в юности и проч., имеют себе соответствие в пожилом возрасте и особенно в старости. Что жизнь, таким образом, (наша биография) есть организм, а вовсе не "отдельные поступки".
Жизнь (биография) органична: кто бы мог этому поверить?! Мы всегда считаем, что она "цепь отдельных поступков", которую я "поверну куда хочу" (т. е. что такова жизнь).
Как я чувствовал родных? Никак. Отца не видел и поэтому совершенно и никак его не чувствую и никогда о нем не думаю ("вспоминать", естественно, не могу о том, чего нет "в памяти"). Но и маму я только, "когда уже все кончилось" (t), почувствовал каким-то больным чувством, при жизни же ее не почувствовал и не любил; и мы, дети, до того были нелепы и ничего не понимали, что раз хотели (обсуждали это, сидя "на бревнах" - был сруб по соседству) жаловаться на нее в полицию. Только когда все кончилось и я стал приходить в возраст, а главное когда сам почувствовал первые боли (биография), я "вызвал тень ее из гроба" и страшно с ней связался. Темненькая, маленькая, "из дворянского рода Шишкиных" (очень гордилась), всегда раздраженная, всегда печальная, какая-то измученная, ужасно измученная (я потом только догадался), в сущности, ужасно много работавшая и последние года два больная. Правда, она с нами ни о чем не беседовала и не играла, но до этого ли ей было, во-первых, а во-вторых, она физически видела нашу от нее отчужденность и почти вражду и, естественно, "бросила разговаривать" с "такими дураками". Только потом (из писем к Коле) я увидел или, лучше сказать, узнал, что она постоянно о нас думала и заботилась, а только "не разговаривала с дураками", потому что они "ничего не понимали". И мы, конечно, "ничего не понимали" со своей "полицией". И потом эта память ее молитвы ночью (без огня), и толстый "акафистник" с буро-желтыми пятнами (деревянное пролившееся масло), и как я ей читал (лет 7-8, даже 5?) "Училище благочестия" и там помню историю "О Гурие, Самоне (?) и Авиве". Мне эти истории очень нравились, коротенькие и понятные. И мамаша их любила.
Но на наш "не мирный дом" как бы хорошо повеяла зажженная лампадка. Но ее не было (денег не было ни на масло, ни на самую лампадку).
И весь дом был какой-то-у! у! у! -темный и злой. И мы все были несчастны. Но что "были несчастны" - я понял потом. Тогда же хотелось только "на всех сердиться".
(за нумизматикой)
До встречи с домом "бабушки" (откуда взял вторую жену) я вообще не видел в жизни гармонии, благообразия, доброты. Мир для меня был не Космос ( украшаю), а Безобразие и в отчаянные минуты просто Дыра. -.Мне совершенно было непонятно, зачем все живут и зачем ^ Я живу, что такое и зачем вообще жизнь такая проклятая, тупая и совершенно никому не нужная. Думать, думать и думать (философствовать, "О понимании") - этого всегда хотелось, это "летело", но что творится, в области действия или вообще "жизни",- хаос, мучение и проклятие.
И вдруг я встретил этот домик в 4 окошечка, подле Введения (церковь. Елец), где было все благородно.
В первый раз в жизни я увидал благородных людей и благородную жизнь.
И жизнь очень бедна, и люди очень бедны. Но никакой тоски, черни, даже жалоб не было. Было что-то "благословенное" в самом доме, в деревянных его стенах, в окошечке в сенях на "За-Сосну" (часть города). В глупой толстой Марье (прислуге), которую терпели, хотя она глупа, и никто не обижал.
И никто вообще никого не обижал в этом благословенном доме. Тут не было совсем "сердитости", без которой я не помню ни одного русского дома. Тут тоже не было никакого завидования, "почему другой живет лучше", "почему он счастливее нас",- как это опять-таки решительно во всяком русском доме.
Я был удивлен. Моя новая "философия", уже не "понимания", а "жизни" началась с великого удивления...
"Как могут быть синтетические суждения a-priori?"- с вопроса этого началась философия Канта. Моя же новая "философия" жизни началась не с вопроса, а, скорее, с зрения и удивления: как может быть жизнь благородна и в зависимости от одного этого - счастлива; как люди могут во всем нуждаться, "в судаке к обеду", "в дровах к 1 числу": и жить благородно и счастливо, жить с тяжелыми, грустными, без конца грустными воспоминаниями: и быть счастливыми потому одному, что они ни против кого не грешат (не завидуют) и ни против кого не виновны.
Ни внучка 7 лет, "Санюша", ни молодая женщина 27 лет, ее мать, ни мать ее - бабушка, лет 55.
И я все полюбил. Устал писать. Но с этого и началась моя новая жизнь.
(за нумизматикой)
Может быть, даже и нет идеи бессмертия души, но есть чувство бессмертия души, и проистекает оно из любви. Я оттого отвергал или "не интересовался" бессмертием души, что мало любил свою мамочку; жалел ее, но это другое, чем любовь, или не совсем то... Если бы я ее свежее, горячее любил, если бы мне больнее и страшнее было, что "ее нет", то вот и "бессмертие души", "вечная жизнь", загробное существование. Но, может быть, это "гипотеза любви?" Какая же "гипотеза", когда я "ем хлеб" и умру без "ем"? Это просто "еда", как "обращение Земли около Солнца" и проч. космическое. Так, из великой космологической тоски (ибо тоска-то эта космологическая) при разлуке в смерти получается, что "за гробом встретимся". Это как "вода течет", "огонь жжет" и "хлеб сытит" - так "душа не умирает" в смерти тела, а лишь раздирается с телом и отделяется от тела. Почему это должно быть так - нельзя доказать, а видим просто все и знаем все, что - есть. К числу этих вечных "есть", на которых мир держится, принадлежит и вечность "я", моего "горя", моей "радости". Идея эта, или, вернее, связывающее нас всех живущих чувство, до того благородна, возвышенна, нежна, что что же такое перед нею "Госуд. Дума" или "Ленская забастовка", или лошадиное "предлагаю всем встать" (при известии о смерти)... А между тем эту идею и это чувство отвергает наш мир. Не хочет и не знает ее, смеется над нею. Не значит ли это, что "наш мир" (и его понятия) есть что-то до такой степени преходящее и зыбкое, до такой степени никому не нужное - не нужное следующему же за нами поколению,- что даже страшно и подумать. Турнюры.