- Боборыкин.
Самое важное в Боборыкине, что он ни в чем не встречает препятствия...
Боборыкина "в затруднении" я не могу себе представить.
Всем людям трудно, одному Боборыкину постоянно легко, удачно; и я думаю, самые трудно перевариваемые вещества у него легко перевариваются.
Несу литературу как гроб мой, несу литературу как печаль мою, несу литературу как отвращение мое.
Никакой трагедии в душе... Утонули мать и сын. Можно было с ума сойти и забыть, где чернильница. Он только написал "трагическое письмо" к Прудону.
(Герцен)
Прудон был все-таки для него "знатный иностранец". Как для всей несчастной России, которая без "иностранца" задыхается.
- "Слишком заволокло все Русью. Дайте прорезь в небе". В самом деле, "тоска по иностранному" не есть ли продукт чрезмерного давления огромности земли своей, и даже цивилизации, "всего" на маленькую душу каждого?
- "Тону, дай немца".
Очень естественно. "Иностранец" есть протест наш, есть вздох наш, есть "свое лицо" в каждом, которое хочется сохранить в неизмеримой Руси.
- "Ради Бога-Бокля!!! Поскорее!!!"
Это как "дайте нашатырю понюхать" в обмороке.
(в конке)
Вся натура его - ползучая. Он ползет, как корни дерева в земле.
(об Фл-м)
Воздух - наиболее отдаленная от него стихия. Я думаю, он вовсе не мог бы побежать. Он запнется и упадет. Все - к земле и в землю.
(на полученном письме Уст-го)
Недаром еще в гимназии как задача "с купцами" или "с кранами" (на тройное правило) - не могу решить.
Какие-то "условия", и их как-то надо "поставить"... "Ну их к ч-черту!!"-и с негодованием закрывал книгу.
"Завтра спишу у товарища" или "товарищ подскажет". Всегда подсказывали.
Добрые гимназисты. Никогда их не забуду. Если что из Российской Державы я оставил бы, то гимназистов. На них даже и "страшный суд" зубы обломает. Курят - и только; да на счет горничных. Самые праведные дела на свете.
(с горничными - разное о них вранье, и самые маленькие шалости; обид же им не было)
Я только смеюсь или плачу. Размышляю ли я в собственном смысле? - Никогда!
Вообще, драть за волосы писателей очень подходящая вещь.
Они те же дети: только чванливые, и уже за 40 лет.
Попы в средние века им много вихров надрали. И поделом.
Центр - жизнь, материк ее... А писатели - золотые рыбки или плотва, играющие около его берега. Не "передвигать" же материк в зависимости от движения хвостов золотых рыбок.
(утром после чтения газет)
Чего хотел, тем и захлебнулся. Когда наша простая Русь полюбила его простою и светлою любовью за "Войну и Мир", он сказал: "Мало. Хочу быть Буддой и Шопенгауэром". Но вместо Будды и Шопенгауэра получилось только 42 карточки, где он снят в 3/4, 1/2, en face, в профиль и, кажется, "с ног",- сидя, стоя, лежа, в рубахе, кафтане и еще в чем-то, за плугом и верхом, в шапочке, шляпе и "просто так"... Нет, дьявол умеет смеяться над тем, кто ему (славе) продает свою душу.
"Которую же карточку выбрать?" - говорят две курсистки и студент. Но покупают целых 3, заплатив за все 15 коп.
Sic transit gloria mundi.
Слава - не только не величие: слава - именно начало падения величия...
Смотрите на церкви, на царства и царей.
(на поданной визитной карточке)
Между эсерами есть недурненькие jeunes premiers; и тогда они очень хорошо устраиваются.
(2 случая на глазах)
Если муж плачет об умершей жене, то, наклонясь к уху лакея, вы спросите: "А не был ли он знаком с Замысловским?" И если лакей скажет: "Да, среди других у нас бывал и Замысловский",- вы пойдете в участок и сообщите приставу, что этот господин, сделавший у себя имитацию похорон, на самом деле собирает по ночам оголтелых людей, с которыми составил план ограбить квартиру градоначальника. Покойница же "живет" со всею шайкою.
Не к этому ли тону и духу сводится все "честное направление" в печати? Или - все "честное, возвышенное и идеальное" у нас.
Да... noli tangere nostros circulas.
(no прочтении Гарриса об "Уединен.")
Он довольно литературен: оказывается, он произносит с надлежащей буквой "ять" такое трудное выражение, как "переоценка ценностей". И сотрудничества его ищут редакторы журналов и газет.
Смех не может ничего убить. Смех может только придавить.
И терпение одолеет всякий смех.
(60-е годы и потом)
Это какой-то впечатлительный Боборыкин стихотворчества.
Да, знает все языки, владеет всеми ритмами и, так сказать, не имеет в материале сопротивлений для пера, мысли и воображения: по сим качествам он кажется бесконечным. Но душа? Ее нет у него: это вешалка, на которую повешены платья индийские, мексиканские, египетские, русские, Испанские. Лучше бы всего - цыганские, но их нет. Весь этот торжественный парад мундиров проходит перед читателем, и он думает: "Какое богатство!" А на самом деле под всем этим просто гвоздь железный, выделки кузнеца Иванова, простой, грубый и элементарный. Его совесть? Об этом не поднимай вопроса.
(в окружном суде. дожидаясь секретаря,- о поэте Б-те)
Техника, присоединившись к душе, дала ей всемогущество. Но она же ее и раздавила. Получилась "техническая душа", лишь с механизмом творчества, а без вдохновения творчества.
(печать и Гуттенберг, в суде)
Грусть - моя вечная гостья. И как я люблю эту гостью. Она в платье не богатом и не бедном. Худенькая. Я думаю, она похожа на мою мамашу. У нее нет речей или мало. Только вид. Он не огорченный и не раздраженный. Но что я описываю; разве есть слова? Она бесконечна. Грусть - это бесконечность!
Она приходит вечером, в сумерки, неслышно, незаметно. Она уже "тут", когда думаешь, что нет ее. Теперь она, не возражая, не оспаривая, примешивает ко всему, что вы думаете, свой налет; и этот "налет" - бесконечен.
Грусть - это упрек, жалоба и недостаточность. Я думаю, она к человеку подошла в тот вечерний час, когда Адам "вкусил" и был изгнан из рая. С этого времени она всегда недалеко от него. Всегда "где-то тут", но показывается в вечерние часы.
(окружной суд; дожидаясь секретаря)
Вопрос "об еврее" бесконечен; о нем можно говорить и написать больше, чем об удельно-вечевом периоде русской истории.
Какие "да!" и "нет!".
(окружн. суд: на поданной визит, карт.)
Суть нашего времени - что оно все обращает в шаблон, схему и фразу. Проговорили великие мужи. Был Шопенгауэр и "пессимизм" стал фразою. Был Ницше - и "Антихрист" его заговорил тысячею лошадиных челюстей. Слава Богу, что на это время Евангелие совсем перестало быть читаемо: случилось бы тоже.
Из этих оглоблей никак не выскочишь.
- Вы хотите успеха?
- Да.
- Сейчас. Мы вам изготовим шаблон.
- Да я хотел сердца. Я о душе думал.
- Извините. Ничего, кроме шаблона.
- Тогда не надо... Нет, я лучше уйду. И заберу свою бедность с собою.
(на той же визитной карточке Макаревского)
Отчего так много чугуна в людях? Преобладающий металл.
- Отчего он не сотворен из золота?
"Золото для ангелов".
Но золотые нити прорезывают чугун. И какое им страдание. Но и какой "вслед им" восторг.
(поговорив с попом)
Истинное отношение каждого только к самому себе. Даже разсоциалист немного фальшивит в отношении к социализму, и просто потому, что социализм для него объект. Лишь там, где субъект и объект - одно, исчезает неправда.
В этом отношении какой-то далекой, хотя и тусклой, звездочкой является эгоизм: "я" для "я"... -мое "я" для "меня". Это грустно, это сухо, это страшно. Но это - истина.
Сила еврейства в чрезвычайно старой крови... Не дряхлой, но она хорошо выстоялась и постоянно полировалась (борьба, усилия, изворотливость). Вот чего никогда нельзя услышать от еврея: "как я устал" и "отдохнуть бы".
Отстаивай любовь свою ногтями, отстаивай любовь свою зубами. Отстаивай ее против ума, отстаивай ее против власти.
Будь крепок любви - и Бог тебя благословит. Ибо любовь - корень жизни. А Бог есть жизнь.