– И что ты себе отвечаешь? – заинтересовалась Аня.
– Отвечаю… Самое интересное, что на такие вопросы ответ приходит не сразу. Обычно сама себе отвечаешь какой-то пошлостью, типа «Анечка – такой хороший человечек»… Терпеть не могу этих «хороших человечков»! В смысле, ненавижу это выражение… Ответ приходит через несколько дней. Какая-то сила поднимает меня по тревоге и несет, как дельфина, неизвестно куда, в открытое море. Сама не знаю, куда и зачем. Словно где-то тонет твоя яхта, а «челюсти» уже тут как тут. Инстинкт, наверное, у меня такой в отношении тебя.
– Только в отношении меня?
Ольга Владимировна пожала плечами, хотела задуматься, но не позволила себе такой роскоши во время рабочего дня. В ее голубых глазах мелькнул озорной огонь.
– Ну-ка, жуй мясо, Корнилова, – прикрикнула она на подругу, – раз собираешься стать хищницей! Мне еще тебя кормить с ложечки не хватало. За папу, за маму, за Синявину…
Часть вторая
Псы беспредела
Глава 5
– Клянусь всемогущим богом, ваше высочество попало в самую точку! – воскликнул тут Дон Кихот. – Уж верно, какая-нибудь нечисть так подстроила, что этот греховодник Санчо увидел то, что можно увидеть только колдовским путем, честность же и прямодушие этого несчастного мне хорошо известны, и оклеветать кого-либо он не способен.
На дворе был тот самый конец лета, когда люди не так внимательны к природе, как к ее приметам. Куда смотрят рога народившегося месяца? Сколько уже было холодных утренников? Красна ли рябина и какова ее краснота? Пунцова ли, червлена ли?
А вдруг (о, ужас!) она – кумачовая или даже кровавая?
Что городским жителям до пыльной рябины за гаражами? Будто это не болезненное городское дерево, а воспаленное горло родного человека. Можно подумать, приметы холодной зимы что-то изменят в жизни горожан. Видать, дровами будут запасаться, а еще хлев станут утеплять. Какое им дело до кисло-горькой рябины и, вообще, до народных примет? Сиди себе перед телевизором, молись на трубу центрального отопления и регулярно ходи в сберкассу с квитанциями. Кажется, Менделеев говорил в ироничной манере насчет отопления ассигнациями. А чем же еще мы топим наши квадратные метры? Кидаем бумажные деньги в окошечко кассира, как в печную топку, и ждем тепла.
– Санчо, дай мне обет молчания насчет пословиц, поговорок, народных примет, бабушкиных советов, а я тебя сегодня обедом накормлю в столовке, – предложил от чистого сердца Корнилов напарнику.
– До обеда соловей, после обеда воробей, – ответил оперативник. – Я после обеда и так перестану чирикать. Надо же мне сейчас чем-нибудь рот занять. Хотя обет такой могу запросто дать. Только мне и первое, и второе…
Скажи мне, Михась – знаток японцев: как это корейцы собак едят?
– А что тебя смущает?
– Как что? – поспешил изумиться Санчук. – Во-первых, собаки – поганые. А во-вторых… умные.
– А умных, выходит, есть нельзя?
– Умных нельзя, потому что они понимают, что ты их жрешь.
– Ты, Санчо, сейчас почти процитировал философа Паскаля, – удивился Корнилов. – Только он рассуждал про людей, а ты про собак. Он писал вроде того, что человек, конечно, хрупок и бессилен перед вселенной. Человек – это мыслящий тростник. Потому что убить его очень легко, но вот человек будет знать, что он погибает, а его убийца нет…
– Убийца не знает, что убивает человека? – покачал головой Санчук. – Сдается мне, что твой Паскаль набрехал.
– Собака брешет! – попытался защитить французского философа Михаил, но призадумался. – Это я что-то напутал в его учении. Кто же там у него убивал человека? Человек знает, что его убивают, а его убийца – нет… Не помню. Надо будет у Ани спросить. Но все равно ты, Санчо, – настоящий собачий философ.
– А что ты, Корнилов, обзываешься?
– Я обзываюсь? Я наоборот хотел тебя обрадовать, приятное сделать. Не нравится такое прозвище? Тогда так, Санчо – Паскаль собачий. По-моему, так лучше.
– Ты лучше скажи: кто убил человека? Только не у Паскаля твоего. Не сахарный тростник, который, между прочим, жрут, а Людмилу Синявину кто замочил?
Корнилов и Санчук сидели в самый разгар рабочего дня на скамеечке в зеленом питерском дворике и беседовали, глядя на стаю бездомных собак, сновавшую между деревьями. Отсюда и тематика их предобеденной беседы.
В очередной раз они перед этим обошли вокруг ресторана «Идальго», опросили старушек на скамейках, бомжей у помоек, шпану на детских горках. Ничего не добыв для увеличения пухлости дела, сами сели на щербатую скамейку по-молодежному, то есть на спинку, ноги поставив на разбитое сиденье. Приближалось святое для милиционеров время, почти то же, что намаз для мусульманина, то есть, обед.