— Слышите — самолет. Это наш.
Марко равнодушно сдвинул брови.
На мгновение ему стало неприятно от недоверчивости Марко, но это ощущение сразу прошло, когда гул самолета раздался еще ближе. Выступив из-под деревьев, он, как ему казалось, сумел различить крохотный силуэт, снижающийся к Дунаю. Там, вверху, сидят сейчас шесть-семь человек и воображают, что они здесь одни. А они не одни! Он радостно вернулся к остальным.
— Ах, как романтично! — сказал Блейден.
Но ничего романтичного тут не было. Просто выполнение долга в необычных обстоятельствах полной чистоты действий. Да-да: чистота действий, чистые руки, продезинфицированные и омытые опасностью.
Коста прибежал обратно в полной растерянности.
— Ничего, — успокоил его Марко. — Но куда теперь?
— Мы же все устроили. Но там никого нет. Никого.
— Ну а запасной вариант?
— Поглядите, все в порядке, — сказал Руперт. Дверь на той стороне улицы открылась. На пороге вырисовывалась женская фигура. Они перебежали через улицу. Минуты через две-три после того, как дверь за ними закрылась, они услышали размеренный шаг патруля по мостовой.
— Вот это называется повезло.
— Вовсе нет, Том. Я знал, что все будет хорошо.
Глава 5
Время обрело более спокойный ритм. И в этом чудилось что-то нелепое, противоестественное.
Уместнее было бы непреходящее напряжение, ощущение жизни на грани невозможного. Однако — по крайней мере вначале — Руперт ничего подобного не замечал, даже когда они перебрались на улицу Золотой Руки. Он недоумевал. И чувствовал себя задетым.
— Они все словно приспособились к этому. Невероятно.
Блейден, как всегда, был саркастичен.
— У них здесь герои выдаются по карточкам, только и всего.
Он старательно изучал эту поразительную нормальность. Спустя два-три дня было решено, что он может выходить, но, конечно, переодетым, в определенные часы (чаще всего во второй половине дня) и в сопровождении кого-нибудь из приятелей Косты, которые в нужную минуту всегда оказывались под рукой. Пятнадцати-шестнадцатилетние подростки, твердо убежденные, что молодежь способна спасти то, чему грозит гибель по вине старших, они опекали его, как слабоумного, — в свои двадцать восемь лет он, несомненно, представлялся им впавшим в детство. «Юные вестники грядущего в лучшем стиле», — заметил Блейден. И против обыкновения он не возмутился. Город и правда казался куда менее опасным, чем он ожидал.
Происходило и смещение привычных оценок, часто неприятное. Иногда он, словно в кошмаре, чувствовал, что стоит над завесой, разделяющей участников спора, и видит, как эти два типа людей, таких непохожих в своем мироощущении и понятиях о справедливости, преспокойно живут каждый на своей половине. Порой казалось даже, что червь человеческой жизни попросту рассечен на две части и каждая часть ползет куда-то сама по себе, нисколько не заботясь о судьбе другой и даже не зная, что эта другая часть существует. Он высказал это Марко, а затем и самому Андраши.
— Они на своей половине вообще не существуют, — объяснил Марко, — так как, что бы они ни делали или что бы ни делали мы — все те же средства и цели, о которых вы говорите, — у них впереди ничего нет, они не могут ни расти, ни развиваться. Вся жизнь, целиком, воплощается теперь в нас и находится по нашу сторону завесы.
Андраши такие заключения только забавляли.
— Это наивный, но необходимый миф, мой дорогой капитан, который каждая из сторон придумала для себя. Иначе какие вообще могут быть стороны? Это — неотъемлемый элемент диалектики истории, как выразился бы ваш приятель, но только на этот ее элемент он, разумеется, предпочитает закрывать глаза.
Руперт не мог принять и этого — разница была, решающая разница.
— Ах, мой дорогой друг, — возразил Андраши, — вы, несомненно, думаете о таких проявлениях варварства, как это учреждение в центре города? Вас тревожат подобные вещи? Они могли бы не выставлять его напоказ. Тогда ваше прелестное английское лицемерие — простите меня, я глубоко уважаю вашу страну, — вероятно, было бы удовлетворено. Но мы, обитатели Центральной Европы, более откровенны. Без подобных учреждений в армии начнутся заболевания. Прискорбный, но факт, полновесный факт. Причем в любой армии.
Ну а что касается остального, в частности Вейнберга и его семьи, всей этой стороны вопроса… так ведь человечество — темный зверь, не правда ли? А ученый, как вы понимаете, не может отправиться в плаванье в темноте. Особенно в подобные времена. Распалась связь времен, так мне ли брать на себя ее восстановление?