— Простите.
Ему вдруг стало ясно, что вот эта его неудача — хуже всего, ибо за ней мерещилось то, чему суждено будет отнять у его жизни какую бы то ни было ценность. Он изнемогал от безнадежности. Ничего нового в этом чувстве не было, но теперь оно стало непреодолимо личным. Он услышал, как она сказала укоризненно:
— Если вы думаете, что я забыла своего мужа, вы ошибаетесь. — Ее голос был сух и холоден. — Вы здесь, в моем доме — в его доме, — только потому, что я помню. Вот почему я сказала вашим друзьям, что не боюсь. — Она жестко добавила: — Нам осталось только одно — помнить.
Внезапно она спрятала лицо в ладонях. Он уловил ее придушенный шепот:
— То, во что он верил. Во что верили мы все. Понимаете?
Она не одернула юбки, и он смотрел на завернувшийся подол, как на свидетельство преступления. И повторил тупо:
— Простите.
Ничего не сознавая, он отвернулся от нее и, шагнув за дверь, услышал, как Славка с торжеством воскликнула:
— Мат!
Он кинулся мимо них в комнату, которую делил с Томом.
Глава 7
В семь часов он вышел к ужину, и ему сразу стало ясно, что она умеет понять все. Она встретила его быстрым дружеским взглядом, без тени упрека, вновь утверждая его на прежнем крохотном пьедестале, словно он с него и не спускался, И вновь он ощутил, что у него все-таки есть место в жизни, достойное, полезное место, и заметил, что рассказывает про Кембридж с настоящим увлечением.
— После войны, — поддержала она его, — я пошлю Славку учиться только в этот колледж.
Ужин был отличный — жареная курица, а потом пирожки с вареньем. Он почувствовал, что все еще может для него перемениться. И почувствовал, что она стала ему ближе. Потом, точно в назначенное время, пришел Коста, и действительность вступила в свои права.
К дому, где жил Андраши, они подошли по узкому проходу, который вел к деревянной калитке в старой, увитой плющом кирпичной стене. Коста отворил калитку без малейшего шума — кто-то позаботился смазать железные петли, — и они очутились в довольно большом темном саду, унылом и запущенном. Сюда, решил он, в первый раз увидев этот сад, конечно, никто никогда не заходит, причем уже много лет. Хозяин дома, адвокат, и его жена пользовались только передними комнатами. Это были местные уроженцы, но они находились в свойстве с дальним родственником Андраши, и потому комендант поручил им заботиться об Андраши и его удобствах, пока он будет оставаться в городе, выполняя миссию, о которой было известно (немногим, как они надеялись), что она очень щекотлива, а может быть, и прямо опасна. Гестапо, по-видимому, считало адвоката вполне благонадежным. «Во всяком случае, будем на это надеяться, — заметил Марко. — А вообще для него теперь все зависит от того, как обернется дело с вашим дорогим другом».
Марко и Андраши — настолько разные, словно существуют два человечества. Тут-то и была одна из главных трудностей.
Коста, как обычно, постучал в заднюю дверь дома. На этот раз Марта открыла им тут же — по-видимому, она их ждала. Коста остался внизу у лестницы, а Корнуэлл следом за Мартой поднялся на второй этаж. С каждым шагом он все глубже погружался в упорядоченность и покой этой части дома. Они шли по широкому коридору. На его старых белых стенах висели портреты предков, поблескивали перекрещенные стволы седельных пистолетов, сверкал веер шпаг и сабель. Тяжелые кресла из темного дерева были обиты темно-красным бархатом и парчой — добротная, солидная мебель времен Габсбургской империи. Эта атмосфера, эти нюансы напомнили ему Дунантул — в такой же обстановке жил и Найди. Только здесь вещи были в отличном состоянии, как будто ими мало пользовались.
Андраши кончал свой легкий ужин на углу большого, заваленного газетами стола. Он отодвинул кресло и поднялся — величественный человек, выглядящий еще более моложаво из-за косого пробора, человек, который умеет следить за собой и гордится своим здоровым и крепким телом. С этим мужественным обликом совсем не вязался высокий и какой-то жиденький голос:
— Дорогой капитан, рад вас видеть!
Он шагнул к нему навстречу, протягивая обе руки, — любезный хозяин, аристократ в каждом жесте, возможно, уже не способный держаться иначе. Найди как-то сказал про него: «Он у нас единственный человек с головой, в котором нет ни капли еврейской крови. Не потому ли он такой чванный осел — наш кузен Ферм? Но возможно, тут виновата эта его ужасная прусская супруга. Ему давно следовало бы сбежать от нее, но у него не хватает храбрости. И к тому же он придерживается весьма левых взглядов. Но что поделаешь — столь одаренному человеку приходится многое прощать».