Шел Митька почти налегке: мясо кончалось, только одежда, подстилка, да револьвер-«бульдог», что оказался в кармане галифе одного из поляков. Игнат с Чижовым винтовки бросать и не думали — было ясно, что в плен в таком виде, да после этакой славной истории сдаваться не имеет смысла. Имелись еще сабли, да «наган» с кобурой, снятый с упрямого хряка-подхорунжего, которого простым шилом хрен возьмешь. Патронов было маловато, это да. Впрочем, плана давать большое сражение у беглецов и не имелось. Вся надежда на скрытность да скромность.
За ночь удавалось всего несколько верст пройти. Пока осмотришься-угадаешь, пока обойдешь село…. Еще собаки эти, вечно загавкать норовящие, заразы блохастые. И Польша эта бесконечная, одинаковая, сырая и липкая, как сопли застарелые.
Напарывались дважды. Один раз наткнулись на местного путника, когда большак переходили. Пан-селянин углядел незнакомцев, сразу допер что к чему, на полусогнутых в кусты бросился…. Едва догнали. В последний миг орать вздумал, так поздний осенний вечер кругом, жилья-то рядом нет, кому кричать…
— Голодранец, такой же как мы. Что ж ты, деревня, так поздно до хаты брел? — вздохнул Игнат, пытаясь разглядеть зарубленного. — Митька, вот одежка для тебя. Снимаем.
— Да что, у меня своих гнид мало?
— Повозражай еще, барчук московский. Портки ветхие, да может жизнь спасут, поскольку в глаза не бросаются.
Сменил одежду Митька. Жолнерский френч поверх для тепла оставил, белье тоже дозволили сохранить, а вот памятную солдатскую фуражку пришлось на облезлый картуз поменять. Напрасно это — все едино за ляха не сойти, видно, что москаль.
Второй раз уже не напоролись, а сами «на огонек» заглянули. Конина, вкусная и без соли, давно закончилась, животы подводило не на шутку, немногочисленные ягоды и грибы особой пользы, кроме изрядной прочистки кишок, не приносили.
Хутор стоял на отшибе, судя по хозяйству, семья жила не особо большая. Но погреб имелся, и ветер был удачен. Беглецы с задов обошли хуторского барбоса — дрых в конуре у ворот. Игнат поддел клинком хилую петлю замка погреба:
— Запирают, видать, есть что прятать.
Вкуса Митька не чувствовал — набивал рот, откусывая прямо от колбасы, пропихивал в горло. Чижов кашлял, запивая чем-то из крынки, тьма погреба алчно чавкала, хлюпала, пахла дивно и забыто — жратвой домашней, сытной.
— Ох и пронесет нас, — невнятно предрек Игнат и замер. В слабом свете, падающем из двери погреба, настороженно сверкнул клинок сабли…
Да, снаружи кто-то был. Не оставили дозорного беглецы, польстились на погребные сокровища, и только обострившийся до звериного слух предупредил — уже не одни.
Игнат показал — пойдет первым, стрелять только в крайнем случае. Передал винтовку Митьке, сунул наган сзади за пояс галифе, с шашкой двинулся наружу.
Пискляво скрипнула дверь погреба, неуверенно гавкнула из-за дома собака. И гаркнули:
— Руки до горы!
— Ты чего, панове, железом живого человека тыкать удумал? — с искренним удивлением спросил Игнат. Перед ним низко согнулась коренастая лохматая фигура в шляпе и с вилами наперевес. Ну, демоническая лохматость хуторянина объяснялась характерностью нагольного тулупа местного пошива, а вилы были вполне натуральные, трезубые.
— А, курва! — лохматый поляк без лишних слов сделал разящий выпад.
Ну, видать, опыт Игната в штыковых боях и рубках был посолиднее — шатнулся в сторону от страшного оружия сельского пролетариата, перехватил за древко, одновременно двинул хозяина хутора по башке. От крепкого удара кулака, утяжеленного сабельным эфесом, с поляка слетела шляпа, сам пошатнулся, но не упал. Тоже не слаб, даром что почтенного возраста.
— Добавить? — поинтересовался Игнат, втыкая отобранные вилы в землю.
— Не вбивай! Бери що хочешь, тилько не руби, — прохрипел поляк, держась за голову. Его все же порядком покачивало.
— Рубить погожу. В хату двигай, — красноармеец показал клинком на дом.
Хозяин спорить не стал, обреченно побрел, куда приказали. Игнат предупреждающе глянул на погреб — сидите, не показывайтесь, пусть поляк думает, что в одиночку гость пожаловал.
Опять неуверенно гавкнула собака, ей ответили мычанием из хлева. Всё так же рассеянно светила на хутор бледная луна.
Чижов снова взял крынку, глотнул, утер молочные усы:
— Засыпались. Теперь ляхов или кончать нужно, или…
— Ухм, — согласился Митька, набивая рот.
Беглому красноармейцу Иванову было все равно — от внезапной сытости стало так хорошо, что хоть весь свет пропадом пропадай.