Лично мне Ярослав Ленк был симпатичен. Но я заглушил свои добрые чувства и, дружески беседуя с ним, расставлял ему ловушки.
Я понимал, что если на 286-м километре он спокойно взирал на действия преступников, то уже одно это делало его виновным. Но только в том случае, если тогда действительно что-то происходило, а тут требовались доказательства.
Глядя на Ленка, трудно было сомневаться, что совесть у него чиста. Посещения Гелены Дворской явно вливали в него бодрость. На похудевшем лице появилась улыбка, пока еще слабая и неуверенная.
- Мне уже лучше, - говорил он, - но я не чувствую своих ног. Словно их вообще у меня нет. Может, я так и останусь навсегда калекой?
Это единственное, что его действительно беспокоило. Врачи утверждали, что дальнейшее лечение, особенно физические упражнения, все исправит. Но Ленк не мог избавиться от своих страхов.
- Мы с Геленой любим друг друга, - сказал он мне с мужской откровенностью, - но с ее стороны это была бы просто жертва, если бы она согласилась стать моей женой. Из сочувствия и благородства не скроишь нормальной семейной жизни, и это очень скоро стало бы ясно. Из моей женитьбы ничего хорошего не получится.
Карличека я в больницу с собой не брал, и для него настали каникулы. Да он и сам не слишком стремился познакомиться с Ленком. В последнее время он выглядел немного усталым, и его шерлокхолмовское рвение слегка угасло. Я решил, что надо дать ему возможность немного встряхнуться.
- Послушайте, - сказал я как-то Гелене Дворской, - вы уже говорили со своим женихом по поводу ваших совместных сбережений?
Она, разумеется, поняла, что я имею в виду.
- Нет, не говорила, - ответила она спокойно. - Если он не скажет об этом сам, я и не заикнусь. Не меньше тридцати тысяч крон досталось ему в наследство от матери, это его личная собственность. Он, наверно, дал их в долг кому-то, кто оказался в стесненных обстоятельствах.
- И их начали ему возвращать - добавил я.
Я довольно легко завел разговор с Ярославом Ленком об этих общих сбережениях. Тут внезапно Ленк заволновался. Я уже мог позволить ему немного поволноваться.
- Так, значит, вы об этом знаете?
- Знаю даже то, о чем вы и не догадываетесь, - ответил я как можно небрежнее. - Во время вашего отсутствия некто положил на вашу книжку три тысячи крон.
- Что? - переспросил он с каким-то непонятным мне выражением лица, и его руки, лежавшие на одеяле, нервно задвигались.
- Что с ней? Вы предъявили ей улики? Но я не мог поступить иначе. Она упала передо мной на колени.
Мне пришлось сделать умное лицо.
- Вы хотите об этом рассказать?
- Должен, - сказал он и, опустив голову на высокие подушки, устремил взгляд в потолок. На лоб его набежали тревожные морщинки.
И я услышал от него следующее.
Однажды вечером к нему явилась убиравшая его квартиру привратница, к которой он испытывал большую благодарность, и, упав на колени, призналась, что в порыве отчаяния она без его ведома сняла с его книжки сорок тысяч крон. Этой суммы не хватало ее сыну, работавшему кассиром. Он, по ее словам, при выплате пенсий каким-то образом просчитался. Произошло это как раз перед ревизией, вот мать и спасла его с помощью денег Ярослава Ленка.
Ленк рассердился, но, когда перед ним со слезами на глазах, скрестив умоляюще руки, застыли в скорбной позе все трое - отец, мать и сын, - он не выдержал и разрешил считать снятые с книжки сорок тысяч просто долгом.
- Очевидно, трехтысячный вклад от первого июля - первый их взнос, - сказал Ленк, - но мне не нравится способ, каким это сделано. Я готов признать, что у них были добрые намерения, но, так как сейчас я сам не могу с ними поговорить, передайте этой женщине, что она поступила неправильно, и отберите у нее ключи от моей квартиры.
- Конечно, я могу это сделать, - ответил я, - но, откровенно говоря, ваше поведение в этом деле мне не слишком нравится.
Ленк со смущенным видом разглядывал что-то на одеяле.
- Вы знаете, как много сделала эта женщина для моей матери, - сказал он наконец нерешительно.
- Но вы оказались на редкость чувствительным.
В этот день я злился на Ленка: ведь по его вине мы еще больше запутались в том лабиринте, из которого нам трудно было выбраться и без сберегательной книжки Ленка. Правильность операции с этими сорока тысячами расследовалась. И никто не мог нам толком объяснить, как случилось, что с одного счета сорок тысяч чудом исчезли, а на другом чудом появились.
Ленк начал опасаться, что его могут обвинить в соучастии. Он был виноват вдвойне. Как сотрудник органов безопасности, он обязан был сообщить об этом происшествии. Но тут как нарочно он получил приказ немедленно прибыть в двенадцать часов дня в Национальный банк. Хотя ему было приказано быть при оружии, он решил, что это связано с денежными махинациями сына привратницы. Вот почему он был так взволнован, когда пришел извиниться перед Геленой Дворской,
Явившись в банк, Ленк понял, что речь идет совсем о другом, и его сразу оставили плохие предчувствия, вернулось душевное спокойствие. Когда на его глазах пересчитывали тысячекронные купюры, он думал о своем, о том, как ему поступить в этой истории со сберкнижкой. Я спросил его:
- Об этом вы и думали в поезде?
- Конечно, - ответил он, - наше однообразное путешествие было словно нарочно создано для этого. И перед взрывом, глядя в окно, я обдумывал, что предпринять. И я хотел…
- Все это сейчас неважно, - прервал я его. - Вы допускаете, что подобные мысли могли отвлечь ваше внимание?
- Что вы! - отрицал он. - Ведь моя задача была до смешного проста.
- А не могли бы вы, задумавшись, просто не заметить девушки на велосипеде?
- Едва ли. Я смотрел в окно и сразу бы…
- Ну ладно. Это мы уже обсудили.
История со сберегательной книжкой Ленка меня и в самом деле огорчала. Курьезная ситуация! В практике, правда, бывают случаи, когда интересы преступников перекрещиваются еще с чьими-то интересами и создают тем самым видимость неразрешимой загадки. А в нашем случае и без этой сберегательной книжки легко было свернуть на ложный путь.
Я просил вызвать ко мне эту добрую пани привратницу, чтобы немного проучить ее.
- Как вы могли так поступить? - строго выговаривал я ей. - Вы, что, чересчур наивны? Надеюсь, вы не забыли, что старший лейтенант Ленк не слишком обрадовался, когда вы самовольно сняли с его книжки деньги, но эти положенные вами вновь три тысячи совсем вывели его из себя.
Она никак не могла понять, в чем ее вина. Только таращила глаза и, заикаясь, твердила, что они все работают не покладая рук, сэкономили еще четыре тысячи и она уже собиралась положить их на книжку Ленка.
- Да только посмейте! - прикрикнул я на нее. - Вы совершите еще одно преступление. Откройте свою собственную книжку и кладите на нее деньги. Вам даже будут идти проценты. Как могли ваш муж и сын позволить вам взламывать стол в чужой квартире?
- Они об этом ничего не знали. Ведь бывала там только я. А пана Ленка никогда дома нет.
Я приказал допросить по всей форме привратницу, ее мужа и сына и всем троим подписать официальное заявление, что в установленный срок они полностью выплатят Ленку все деньги. Сына привратницы наказали - понизили в должности.
Когда я вновь посетил Ленка, я показал ему это заявление. Со сроком окончательного погашения долга он согласился без слов. К этому времени он успел переговорить с Геленой, которая упрекала его только в одном: почему он сразу не доверился ей. Тут я был с ней полностью согласен. Распутав этот ложный след, я кое-что выиграл. Подозрения против Ярослава Ленка отпали. Я все больше понимал, что он человек, скорее, мягкий. И хотя он доказал, что к врагам может быть беспощаден, все же в характере его не было достаточной твердости и, уж конечно, жестокости. Вероятно, мальчишкой он не отрывал крылья бабочкам и лапки паукам, вот и теперь, фигурально выражаясь, он не оторвал пани привратнице голову за ее поступок.
Но если Ленк и занял в этом вопросе примирительную позицию, то надо надеяться, что в будущем Гелена Дворская будет удерживать его от подобных вещей.
Мы с Геленой Дворской посещали Ленка по очереди, так что скучать ему не приходилось. Я показал ему найденный в вагоне французский ключ, но это не вызвало у него никаких ассоциаций. В протоколе было записано следующее: