Выбрать главу

Фридрих Незнаский Операция "Фауст"

О, что со мной! Как Иов, весь в нарывах, Я страшен сам себе и все же горд И радуюсь, уверившись, что черт — В наследственных своих основах тверд И спасся от соблазнов нечестивых. Зараза дальше кожи не пошла. Огни отполыхали все до тла, Я отрезвел и всем вам без изъятая, Как подобает, шлю свое проклятье.

Иоганн Вольфганг Гете. Фауст (перевод Б. Пастернака)

 1

   —То, что нам предстоит увидеть, может вызвать у некоторых нервное потрясение. Поэтому каждый сразу займется своей работой: Турецкий — допросом очевидцев, я с капитаном Грязновым — осмотром места происшествия... —Меркулов остановился на мгновение и вдруг начал говорить с жаром, обращаясь непосредственно ко мне, хотя я с ним и не спорил. — Саша, поверь мне, я знаю, что говорю. У меня лет двадцать тому назад, когда я был следователем на Кубани, колхозные сепаратисты такой фейерверк устроили в день выборов в Верховный Совет. Мы потом руки-ноги и... головы находили в сугробах. В ту ночь, это было в феврале, первый снег в Краснодарском крае выпал, да сразу в метр толщиной. Меня потом судмедэксперты чистым спиртом приводили в чувство. А когда в Тушине взорвался самолет во время парада...

  Наш шофер почти въехал в двери станции метро и резко затормозил. Следственно-оперативная группа, прорвавшись сквозь кордон милиции, по застывшему эскалатору спустилась на платформу. В нос ударил удушливый запах гари и еще какой-то незнакомый — едкий и кислый.

  — Динамит, — сказал Меркулов, заметив, как я потянул носом.

  И тут же стал орать на пожарников, заливавших из брандспойтов языки гаснущего пожара. Но было поздно: вода сантиметров на двадцать покрыла предполагаемые вещественные доказательства.

  Вячеслав Грязнов уже присоединился к оперативникам из спецмилиции, обслуживающей московское метро, и вместе с ними осматривал то, что осталось от вагона, — черную коросту некогда голубой обшивки, тлеющие сиденья, развороченные и вывернутые с корнем двери. Я огляделся: увиденное не вязалось с представлением о жизни на земле — настолько было ужасно. И когда я увидел, как какая-то женщина обнимает то, что было еще полчаса назад ее маленьким сынишкой, я подошел к мраморной колонне, прижался щекой к ее прохладной поверхности. Санитары вокруг меня складывали на носилки трупы или, вернее, куски трупов. Подошел Грязнов, держа в руках какую-то штуку. Он был такой бледный, почти белый, как напудренный густо клоун, и рыжие веснушки отчетливо проступили на белизне лица.

  —   Вот, — прохрипел он, откашлялся и продолжил: — Самодельная.

  Я видел, что он старается не смотреть вокруг себя. Меркулов же, стоя по щиколотку в воде на рельсах, крикнул:

  —   Почему Турецкий здесь? Немедленно идти наверх в комнату милиции и допросить всех, кто там есть.

  Потом он увидел Славину находку и неуклюже вскарабкался на платформу. Я все еще стоял у колонны и бессмысленно наблюдал, как мои товарищи осторожно вертят в руках части будильника, к циферблату которого была припаяна металлическая проволока...

  — ...Да, меня как бригадира краснознаменной бригады проходчиков пригласили на открытие новой линии метро. Тем более, сказали — новый генсек приедет. Нам велели быть в шахтерских касках, мол, надо выглядеть, как будто мы только что из шахты... Добрый человек посоветовал, а то что от моей головы осталось бы? (Показывает покореженную оранжевую каску.)

  — ...Ка-ак оркестр фуякнул, поезд из туннеля — вжик, и вдруг... твою мать! Все стекла из вагона к едрене фене повылетали! А у районных активисток взрывной волной все их «раисы» на хрен поразметало! Какие «раисы», говорите? Да прически ихние под жену нового генсека, Раису—не знаю, простате, как ее отчество...

  —Все очень странно, уважаемые, я не помню звука взрыва, а ведь говорят — бомба? Дожили... То есть я имею в виду влияние Запада, знаете, всякие там «зеленые»... То есть я имею в виду разного толка террористы... Ах, да-да, про обстановку на перроне... Народу уйма, милиции полно, все смотрели на эскалатор — товарища генерального секретаря ждали»» Мне-то это было все равно, то есть я имею в виду...

  — ...Нет, не помню взрыва. Видеть видел, но не слышал. Ну и что, что я капитан госбезопасности? Что мы, не люди? (Чуть не плачет). У нас тоже может быть шок будь здоров...

  — ...Не найдете гадов — сам найду и задушу на месте! Я вам сынишку ни за что не прощу: я своего пацанчика на экзамен в музыкальную школу... а тут... сволочи вы все... довели страну... а ты меня не дергай — мне без моего пацанчика что в тюрьму, что в могилу...

  Я записываю показания нескольких десятков людей, руки у меня дрожат, в горле перекатывается ком, глаза застилает влагой. И мне хочется материться и рыдать вместе с ними, и мне предстоит еще многое с ними пережить, поскольку я буду расследовать это страшное преступление.

  Меркулов сидел не в привычном кресле, а неудобно, как-то боком примостившись на стуле с обратной стороны своего стола, уткнувшись острыми коленями в полированное дерево, и беспрестанно крутил телефонный диск. Я размахивал руками у него за спиной и возмущался: расследование взрыва в метро было поручено следователю вашей городской прокуратуры Жозефу Гречаннику. Я столько пережил за эти сутки, допросил около тридцати свидетелей и потерпевших, разработал версии и наметил схематический план расследования. А теперь все это к чертовой матери отдали Гречаннику. Меркулов, казалось, не обращал никакого внимания на мое фырканье. Я же пытался рассмотреть выражение лица начальника следственной части, а он все крутил телефонный диск, стараясь дозвониться до химчистки, где еще прошлой зимой пропала его дубленка. Наконец он обернулся и даже как-то весело сказал:

  —   Не ревнуй, Саша, это не самое лучшее дело в нашей практике.

Я возмутился:

  —Кто ревнует?! Просто обидно, Костя (один на одни я называл своего начальника по имени).

—     Ну, прости, мне так показалось.

Правильно ему показалось. Мы с Гречанником невзлюбили друг друга еще в университете без особых к тому внешних причин. После окончания он какое-то время работал в ОБХСС. То ли милицейская служба показалась ему неинтеллигентной, то ли еще что, но недавно назначенный заместитель прокурора Москвы Пархоменко перетащил его к нам в Московскую прокуратуру.

  —   А может быть, ты со мной поделишься своими версиями? — неуверенно попросил Меркулов.

  На меня нашло упрямство, которое следовало преодолеть. Закурил и начал ходить за спиной Меркулова. Я видел по незначительным поворотам его головы, что он за мной наблюдает.

  —   Ну... значит... теоретическая выкладка...ну... следственная посылка, что ли... — выдавил я из себя,— прежде чем искать преступников, надо определить объект преступления. Если начать с субъекта — ничего не выйдет. Я глубоко уверен, что женщины и дети, убитые в вагоне, не были прямой целью террористов. Было убито несколько человек на платформе. Ждали генсека. Все об этом знали. О том, что он приедет, то есть. Может быть, я ошибаюсь, но все это выглядит как покушение.

  Я надеялся, что моя речь звучала увереннее, чем мне вдруг показалось.

  —   Да, Саша, ты знаешь, есть такое замечание, чье — не знаю, не помню, что бомбы в основном убивают шоферов во время покушений на начальников... Что еще?

  Еще? Вместе с обидой испарялся запал следственного энтузиазма. Неуверенность в собственных словах грозила перерасти в беспомощность. И даже Гречанник вдруг начал казаться мне умнее и симпатичнее, и я готов был отдать ему еще пару моих дел, только бы не слышать спокойного, почти монотонного голоса Меркулова, и не ходить у него за спиной, и не видеть, как его уши, словно локаторы, следуют за моими движениями.

—     Видишь ли, Саша,— начал Меркулов и вдруг заорал: —Я не могу разговаривать, когда ты ходишь у меня за спиной!

  Я послушно сел, теперь уже напротив, в удобное кресло начальника следственной части.

  —   Дело в том, Саша, что «взрыв» передали Гречаннику по моей просьбе. В верхах, как мне стало известно, был большой спор, кому вести дело — КГБ или прокуратуре. Решили вести вместе: они — оперативную работу, мы — следствие.