сейчас... поэтому наш коллектив...
Пархоменко запнулся, подыскивая слова, и я не преминул воспользоваться передышкой.
—Я пошел работать, Леонид Васильевич! — сказал я с энтузиазмом и выкатился из его кабинета.
Одному ехать на стройку не было никакого смысла. И вообще работать не было никакою смысла: больше всего на свете мне хотелось спать. И я пошел к Меркулову.
— Константин Дмитриевич, я сейчас еду в район проспекта Вернадского (это я придумал только сейчас, стоя перед Меркуловым), давайте вашу квитанцию, я зайду в химчистку насчет вашей дубленки.
— Что-нибудь случилось, Саша? Я вздрогнул:
— Где?
— Я не знаю — где.
— С кем?
— С тобой...
— А что?
—Ты выглядишь, как будто вышел из тюрьмы... Он долго рылся в карманах, нашел розовый листочек, протянул его мне...
— Поезжай, проветрись. И выпей таблетку седальгина: помогает... И еще у меня будет к тебе большая просьба: когда не хочешь отвечать на вопросы, — а это иногда с нормальными людьми встречается, — так мне и скажи: «Сегодня на вопросы не отвечаю». И тогда я не буду их задавать...
Ну зачем я наврал насчет проспекта Вернадского. Гораздо проще было сказать, что не могу работать, голова разламывается с перепоя. Это Пархоменко можно вешать лапшу на уши, и даже нужно. Для того не существуют понятия: восприятие, интуиция, сомнение. Документ, подпись, звонок из ЦК — это для него факты.
— Седальгин -то у тебя есть?
— Нет...
Он опять порылся в карманах и вытащил начатый блок таблеток.
— На, выпей сразу две...
— Спасибо большое... Костя, ты меня прости, я сегодня не в своей тарелке...
— И выпей двойной кофе, только не сразу, через час...
Через два часа я вернулся и победно выложил перед Меркуловым оформленные по всем правилам документы на получение из приходной кассы 373 рублей.
— Они что, с ума сошли?
— Мало, конечно...
— Да я же купил ее уже подержанную у соседа по дому за три сотни!
— Ты за них не переживай, они твое дубло кому-нибудь за шесть сотен перевалили.
— Но ведь это же из государственного кармана...
— Константин Дмитриевич, если государство не может обеспечить сохранность личной собственности...
— Хорошо, хорошо. Не дури... Спасибо тебе... Да, Саша, только что ко мне приезжал полковник Балакирев из комитета. Его отделение занимается взрывом в метро по их линии, и они оперативным путем вышли на этого «Фауста». В Ереване действует подпольная организация НОПА — национально-освободительная партия Армении. Ее возглавляет Фауст Акопович Геворкян. Кажется, он артист цирка.
— Ну, вот и славно. Раскрыли так раскрыли. Мне то что? Фауст. Армяне любят своих детей называть именами из литературной классики: Гамлет, Изольда...
А куда девался «террорист» Святов, у него что — имя не подходящее для гебистов? Интересно узнать, что это за «оперативный путь», которым они вышли на эту... как ты сказал — КНОПА?
— Не фиглярничай, Саша. Судя но сводкам МВД, это та самая группа, которая устраивала беспорядки во время ноябрьских демонстраций в Ереване.
— Ну да. Знаю. Поджигали мусорные урны. И их привлекли за хулиганство.
— Я вижу, тебе не нравится эта версия.
— Да нет, почему не нравится? Гладкая версия.
Я старался убедить Меркулова, а точнее — самого себя, что это дело меня не касается. Но перед глазами стояла страшная картина. Десятки обугленных тел... С госбезопасностью не поспоришь. Они из чего хочешь дело состряпают.
— Ну что ты там бормочешь? Тебя все еще снедают профессиональные амбиции? Саша, если объективность такова...
— Как не можем чего-то, так говорим «объективность»! Прости, Костя, что перебил.
— Да нет, ничего... — Меркулов задумался. Потом хлопнул себя ладонью по лбу: — Ой, слушай, совсем забыл — тебя там в твоем кабинете ждет высокая такая... Белова.
Я с напускной медлительностью вышел из меркуловского кабинета. Закинув ногу за ногу, Лана читала «Соцзаконность».
— У меня к вам просьба, Александр. Вы можете проверить эту справку, прежде чем я покажу ее начальнику? Может быть, что-нибудь не так...
Я сразу увидел, что все сделано правильно. Только не понимал, как она успела так быстро.
— Вы неважно себя чувствуете? — спросила она.
— Да нет, ничего... — не совсем уверенно ответил я и непроизвольно глянул на свое отражение в стенке шкафа.
— Пойдемте обедать,— неожиданно для себя самого предложил я, — потом поедем в Матвеевское... если для вас не будет поздно.
— А я люблю поздние прогулки, — то ли шутя, то ли серьезно сказала она.
Народу в ресторане «Варшава» было немного. Есть мне ничего не хотелось, и я уставился в меню, будучи не в состоянии даже читать названия блюд.
— Знаешь, Александр, я хочу мороженого...
Ну, конечно, мороженое! Я даже не заметил, что Лана перешла на «ты». Мы пили горячий ароматный кофе и ели мороженое, перекидывались ничего не значащими фразами. Но я видел интерес в ее зеленых глазах, вокруг которых собирались еле заметные морщинки, когда она улыбалась. Сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? И вообще, что я о ней знаю? Вот она положила загорелую руку на белоснежную скатерть, и я увидел на безымянном пальце тоненькую светлую полоску — след от обручального кольца?
Все мои утренние сомнения и похмельные недомогания сменились какой-то легкостью. Если мы - молчали, молчание не тяготило, если говорили, я находил, во всяком случае мне так казалось, нужные слова и верную интонацию. Я был вполне доволен собой...
В Матвеевское приехали только к четырем часам. Я надеялся часа за два управиться с проклятой выемкой. Но не тут-то было. Прорабская помещалась в задрипанном вагончике, уныло стоявшем посреди строительной площадки. Рабочие закончили смену, и, кроме сторожа, вокруг не было ни души. До ближайшего ЖЭКа мы топали по пыли минут пятнадцать. Наконец мне удалось заарканить двух понятых —подвыпившую дворничиху и самого управдома.
Когда мы, наконец, открыли вагончик, сбив топором тяжелый навесной замок, то я пришел в ужас: количество документов превышало предполагаемое раз в двадцать пять.
До глубокого вечера мы сортировали транспортные накладные, рабочие наряды, акты - процентовки, счета, сметы и калькуляции. Лана быстро вошла в курс дела и без малейшего проявления скуки или недовольства разгребала очередной ящик.
—Вот еще строительно-монтажное управление номер тридцать. Поставка за февраль. Крупнопанельные блоки Очаковского домостроительного комбината...
Она протянула пачку измятых листков. Я же вместо документов взял ее за запястье и не отпускал. И снова, как вчера, когда мы танцевали, мне почудилось ответное волнение, хотя руку она высвободила.
Дворничиха пихнула домоуправа под ребро: гляди, мол, следователь-то наш — шустрый.
Я вел машину по извилистой «сталинской» дороге. Слева в зелени утопали белые здания Купцовской больницы, бывшей резиденции генералиссимуса. Справа— склон, переходящий в жидкий лесок, где текла Сетунь. Пышные волосы Ланы бились от ветра, она их придерживала, высоко подняв локти. Я невольно косил глаза и думал, какая она красивая... Лана слегка нахмурилась, достала из сумки косынку и странно повязала ее через лоб к затылку. Косынка прижала волосы к вискам, и это совершенно изменило ее лицо, сделало его грубым и жестким. Я потянул косынку за кончик, стремясь снова освободить Ланины волосы. Она схватила мою руку и с такой силой отшвырнула ее, что я от неожиданности выпустил руль. Машина вильнула в сторону, запрыгала вниз по склону и, въехав в сиреневый куст, заглохла.
— Ты что, сумасшедшая? — заорал я, хватая ее за плечи.
Запрокидывая голову, она засмеялась. Мои руки скользнули по ее груди и сомкнулись у нее между лопатками. Она кинула сильное тело навстречу, одновременно отталкивая меня ладонями. Мы боролись, сжимая друг друга в объятиях, искали губы и не давали их для поцелуя. Это была прелюдия, и мы знали это, инстинктивно продлевая ее, доводя себя до той точки накала, когда уже не помнишь, как все произошло, как случилось, что мы оказались на этой пахнущей земляникой поляне, а наши одежды были брошены Бог знает где.