— Вся квартира Полы была перевернута. Я вчера заскочил к ней, перед тем как выехать из Хельсинки. А по дороге сюда мне пришлось разобраться с ребятами на трех, а может, и на четырех снегоочистителях. Парни выявили желание немного подправить корпус моего «Сааба» со мною внутри. Кто-то очень не хотел, чтобы я добрался сюда живым. Вот так, Анни Тудеер, или Ривка Ингбер, как бы тебя там не звали по-настоящему.
Ривка нахмурилась.
— Моего отца звали, зовут Аарнэ Тудеер. Это правда. Ты знаешь его биографию?
— Я знаю, что он служил в штабе Маннергейма, а потом перебрался к нацистам, когда ему предложили стать офицером СС. Храбрый, безжалостный военный преступник, в розыске.
Девушка кивнула.
— Я не знала этого, пока мне не исполнилось около двенадцати лет. — Ривка говорила очень тихо, убедительным тоном и, как показалось Бонду, искренне. — Когда мой отец уезжал из Финляндии, он захватил с собой несколько боевых товарищей и группу добровольцев. В те дни, как известно, был богатый выбор парней, готовых вступить в подобные гарнизоны. В день отъезда из Лапландии мой отец сделал предложение одной молодой вдове. У нее была хорошая родословная и обширные земельные владения в Лапландии. Моя мать была наполовину лопаркой. Она дала согласие и добровольно поехала с ним, вступив тем самым в его гарнизон. Она прошла через такие ужасы, которые даже трудно представить! — Ривка покачала головой, словно до сих пор не веря в то, чего натерпелась ее мать.
Тудеер расписался с ней на следующий день после отъезда Финляндии. Жена была рядом с ним до последних минут крушения Третьего рейха, после чего они вместе бежали.
— Первым домом для меня стал Парагвай, — продолжала Ривка. — И, конечно же, я ни о чем тогда не догадывалась. Так продолжалось, пока я не осознала для себя, что почти с раннего детства говорю на четырех языках: на финском, испанском, немецком и английском. Мы жили в лагере, расположенном в джунглях. И жили, надо сказать, с большим комфортом. Однако о моем отце у меня сохранились неприятные воспоминания.
— И все же расскажи мне, — попросил Бонд. И по капле он выдавил из девушки ее прошлое. Оказалась вся та же старая история: Тудеер был жестоким тираном с садистскими наклонностями, вдобавок любил выпить.
— Мне было всего десять, когда мы сбежали — мама и я. Для меня это было что-то вроде игры: для побега мне пришлось даже переодеться в индианку! Мы улизнули на каное, а потом местные гварани (Южноамериканские индейцы) помогли нам добраться до Асунсьона. Моя мама была очень несчастной женщиной. Уж не знаю как, но она все же умудрилась достать нам паспорта. шведские паспорта и разрешение на въезд в страну. Мы вылетели в Стокгольм и пробыли там шесть месяцев. Мама каждый день ходила в финское посольство и в итоге получила-таки финские паспорта. Почти весь первый год в Хельсинки мама добивалась развода и выплаты компенсаций за земляные владения, которых ее лишили. Там же в Хельсинки я наконец узнала, что такое школа. Там-то я и познакомилась с Полой. Мы стали очень верными подругами. Вот собственно и вся история.
— Вся? — переспросил Бонд, подняв брови.
— Остальное предсказать нетрудно.
Учась в школе, Ривка начала узнавать факты о своем отце.
— К четырнадцати годам я знала о нем все. Я была в ужасе! Мне было противно от одной мысли, что мой отец бросил родную страну и стал частью СС! Думаю, что у меня это превратилось в наваждение, в какой-то комплекс. И к пятнадцати годам я уже твердо решила для себя, что надо сделать, пока я живу на этом свете.
На допросах Бонд слышал множество признаний. После многих лет подобного опыта начинаешь уже чувствовать, говорит ли человек правду или нет. Он мог поклясться, что история Ривки подлинная, хотя бы потому, что она рассказывала ее быстро, с минимумом деталей. Законспирированные шпионы зачастую выдают тебе чересчур много информации.
— Месть? — предположил Бонд.
— Что-то вроде мести. Нет, это слово не подходит. Мой отец не имел ничего общего с гиммлеровским «Окончательным решением еврейского вопроса». Однако он все равно считался военным преступником. Постепенно я начала все больше и больше ощущать какую-то связь с народом, который потерял шесть миллионов душ в газовых камерах и лагерях. Многие говорили мне, что я перегибаю палку. Но мне хотелось сделать что-нибудь конкретное!
— Ты стала еврейкой?
— Я переехала в Израиль, когда мне исполнилось двадцать лет. Моя мать умерла двумя годами позже. Последний раз мы виделись в день моего отъезда Хельсинки. В течение последующих шести месяцев я предприняла свои первые шаги по обращению в Иудаизм. И теперь я такая же еврейка, какой может стать любой человек, не рожденный евреем. Что они только не делали, чтобы заставить меня отказаться от своей затеи! Но я стойко выдержала все испытания и даже прошла службу в армии. Там-то все и решилось! — На лице девушки засветилась гордая улыбка. — Замир лично пригласил меня на собеседование. Я не могла поверить, когда мне сказали, кто он такой — полковник Звика Замир, глава Моссада! Он-то все и устроил. К тому времени я уже была гражданкой Израиля, поэтому меня сразу же отправили на курсы специальной подготовки для работы в Моссаде. Вскоре я получила новое имя…