— Если ничего такого, тогда говори прямо сейчас, — возразил я.
Тут даже дисциплинированный Барсуков не выдержал. Оставаясь со все такой же каменной физиономией, он сказал:
— Слушай, Селихов…
— Слушай, Барсуков, — перебил я его, — ты собираешься со мной разговаривать, или я до ишачьей пасхи буду ждать?
Барсуков, наконец, нахмурился. Его белесые брови поползли к переносице, а тонкие губы неприятно искривились.
— Я… — Заикнулся было он, но не успел ничего сказать.
Потому что подключился младший сержант Новицкий.
— Ребзя, ребзя, ребзя… — Весело проговорил он и пролез вперед, открыто мне улыбаясь, — ну вы че? Мы ж тут все культурные люди! Все сержанты! Чего на пустом месте разводить не пойми что?
Младший сержант очень по-доброму глянул на Барсукова, и тут, к моему удивлению, которого я, конечно же, не выдал, спрятал от него глаза.
— Чего цепляться к старшему сержанту Селихову, а? Он, мож, по своим делам шел себе да шел. Никого не трогал. А мы, как нелюди, какие-то.
Новицкий глянул на меня и продолжил:
— Саша, ты нас прости, будь другом. Сам понимаешь, мандраж первого дня. Парни с учебок все на взводе. Переживают, как служба тут, на Шамабаде, сложится. Вот за просто так в ссору и лезут. Тебе тут, в ленинской, что-то надо было?
Я не ответил на его вопрос. Только пристально смотрел в глаза.
Новицкий неловко хохотнул.
— Так проходи, не стесняйся! А мы пойдем. Спать уже хочется. А завтра — служба, какая ни какая. Завтра уже не до хихонек. Ребят, ну чего вы? — Он обратился к Волкову и Барсукову, — пойдем, а? Не будем мешать человеку делами заниматься.
Новицкий пошел было прочь, но обернулся на остальных. Чуть-чуть погодя за ним пошли и Волков с Барсуковым. При этом каждый из них наградил меня суровым взглядом.
Только когда они спустились по лестнице на первый этаж, я вошел в полутемную ленинскую комнату.
«Чего ж они такого скрывают, сучки?» — Подумалось мне.
Впрочем, долго я не гонял в голове эти мысли. Все же у меня и правда было важное дело.
Я занял одну из парт, а потом принялся писать письмо своему брату Саше. Давно мы с ним письмами не обменивались. Пора бы узнать, как он там.
— Ну привет, бродяга, — улыбнулся я, отпирая клетку Булата.
Следующим днем, после наряда, который длился с раннего утра до полудня, я зашел к своему старому другу.
И хотя было жарко, в питомнике преимущественно стояла тень. В обнесенный рабицей двор питомника ее бросало здание вольера. А в выгулах, где сидели заставские собаки, и вовсе не пекло. Собак защищали от солнца навесы.
Тут пахло пылью и сухой травой. Привычный, терпкий аромат собачьей шерсти узнаваемо щекотал нос.
Пес тут же подошел ко мне, виляя пушистым хвостом.
Я опустился к нему, запустил руку в жесткую, маслянистую шерсть на загривке, второй стал трепать его по мохнатой голове.
— Как ты тут без меня, а? Живешь?
Булат, вывалив язык, заглянул мне в глаза. Потом вдруг подобрал его и закрыл пасть, потянулся большим, мокрым носом к моему лицу, понюхал, как бы стараясь еще раз почувствовать мой запах.
Ничего поделать было нельзя. После того как меня перевели в стрелки и дали под командование отделение, с Булатом я больше не работал. Пса надлежало передать в новые руки. Новому солдату-хвосту, кто только вчера пришел к нам на заставу.
Не скрою, от этого было мне немного грустно. Но в то же время я испытывал и определенную гордость. Гордость тем, что смог помочь травмированному псу снова встать в строй. Пережить утрату своего прошлого хозяина.
Булат снова вывалил язык и вдруг лег к моим ногам. Принялся поскуливать.
— Ну ты чего, дружище? — Сказал я с улыбкой, — Я ж никуда не деваюсь. Приписаны мы друг к другу не будем, но зато видеться сможем регулярно. Буду тебя навещать. Ну? Чего нос повесил?
Булат протяжно заскулел, положил голову на лапы. Однако его орехово-желтые глаза все равно пристально смотрели на меня. Не теряли из поля зрения. Не теряли так, будто он хотел насмотреться на меня в последний раз.
— Ну чего ты на ровном месте драму разводишь, а, пес? — Я улыбнулся. — Мы с тобой все равно навеки останемся друзьями. Буду приходить к тебе. Чистить иногда. Гулять, играть. Ну?
Булат совсем по-человечески вздохнул. Грузно поднялся и уселся рядом со мной. Принялся тыкаться носом мне в лицо, облизывать щеки.
— Знаю-знаю. Если б была моя воля, я б тоже с тобой остался, дружище, — улыбнулся я, стараясь отстраниться от слюнявой морды пса. — Но сам понимаешь, раньше у меня был один ты, а теперь целый десяток парней, за которыми нужен глаз да глаз.