Слева сидели четверо: Нарыв, Солодов, Алим Канджиев и Костя Филимонов. Последний был сержантом и встал на мою прошлую должность — должность старшего вожатого служебных собак.
И эти две группки снова возобновили свой спор.
А вот третья, наиболее многочисленная, — просто слушала их. Слушала молча и не перебивала.
Я быстро смекнул, что тут происходит. Среди пограничников выделились две группы с разными убеждениями относительно происходящего и того, как стоит действовать.
— Я говорю, нужно подляны! Подляны нужно! — говорил Матузный мерзковатым тоном. — Так и сживем с заставы эту падлу!
— Какие подляны, акстись⁈ — возражал ему Нарыв. — Если уж противодействовать, то по закону! Нужно по линии политотдела идти. Написать жалобу, чтоб все как надо!
— Да слить бензин с Шишиги, пускай побегает, поищет, — рассмеялся Умурзаков.
— Ну, почти половина всего личного состава, — улыбнулся я, пока остальные спорили, — неплохо.
— К нам потихоньку новые люди приходят, — похвастался Мухин. — Вот сегодня вы вдвоем пришли. Завтра, видать, еще кого притащим. Настроения у парней однозначные. Ну и мы не торопимся всех сразу вовлекать. Ну, чтоб Лазарев быстро нас не раскусил.
«Кажется мне, он уже о вас догадывается, — подумал я, — да только с нами играет».
— Ну, падайте, где место найдете, — сказал Мухин, а потом пошел к правой лавке, пихнул в плечо Умурзакова.
Тот подвинулся. Дал Мухину место сесть.
Мы с Уткиным потеснили парней. Уселись, куда пришлось. Я принялся и дальше слушать спор.
Он, тем временем, становился все ожесточеннее, а голоса погранцов — громче.
— Жалобы ваши ничего не дадут, Слава Генацвале, — покачал головой Гамгадзе, — ты что, не знаешь, как это бывает?
— Ну и как же? — на выручку Нарыву пришел Костя Филимонов.
— Долго, Костя, долго! — ответил ему Гамгадзе.
— Вот, они так уже битый час, — шепнул мне Малюга, который явно не стремился вовлекаться в весь этот спор.
— О чем спорят-то? — потянулся к нему Уткин.
— Да о чем… — Малюга вздохнул. — Одни хотят саботировать приказы Лазарева. Другие — пойти по официальной линии, жалобы на него писать.
— А ты что думаешь? — ухмыльнулся я Малюге.
Тот вздохнул.
— Да я не знаю… Мне что-то не то, не другое не по душе. Одно — мутное какое-то дело. Другое — бессмысленное. Так я считаю.
— Ребята, — говорил тем временем Алим, стараясь пересилить всеобщий рокот, — вы же понимаете, как это непорядочно будет? Это ж вся служба, вся работа на заставе — псу под хвост.
— Работа на заставе и так псу под хвост идет! — яростно ответил ему Матузный. — И так и будет, пока этот жлоб тут командует!
Я слушал их спор недолго, а он, к слову, все не унимался и ходил по кругу. И в общем-то, показался мне бестолковым. Но кое-что интересное для себя я подметил — напор Матузного.
Пусть остальные его «соратники» тоже отличались рвением, но он превосходил всех. Спорил яростнее остальных, кидался на любые аргументы, которые приводили Нарыв и его группка.
— А тут таких много, — продолжал Малюга.
— Каких? — спросил я с интересом.
— Растерянных. Парни недовольны, но что делать — не знают. Я, вот, тоже не знаю.
— Понятно, — сказал я, а потом хлопнул себя по бедрам и встал. Обратился к остальным: — Так, братцы, тихо.
Спор, казалось, и не думал прекращаться. Пограничники так увлеклись, что совершенно меня не слышали. Тогда я закатил глаза и рявкнул:
— Тихо, я говорю!
Некоторые из спорщиков аж вздрогнули. Беспорядочный галдеж тут же затих. Я почувствовал на себе взгляды окружающих — заинтересованные, удивленные, а еще — недовольные.
— Так, значит, с решением вы, как с Лазаревым быть, я смотрю, подкачали.
— Как это, подкачали? — удивился Мухин.
— Так. Не можете к общему знаменателю прийти.
Тут со всех сторон, и от «саботажников», и от «официальщиков», как я окрестил для себя эти две группы, стали лететь недовольные выкрики.
— А чем это тебе не нравится, чего мы предлагаем?
— У тебя, Сашка, другие идеи есть? У меня вот нету!
— Надо, все ж, жалобу. Так правильнее всего будет.
— Послушайте, — поднял я две руки, но рокот остановился не сразу, — послушайте, я говорю. Тихо!
Не сразу, но я все же смог утихомирить погранцов.
— Значит, слушайте, — продолжил я, когда крики и рокот наконец стихли, — как известно: «критикуешь — предлагай». И я могу и покритиковать, и предложить. Ну как, готовы выслушать?
Сначала несмело, но потом все активнее со всех сторон понеслись одобрительные выкрики: давай, мол, говори.