— Вы могли сделать все тихо, — продолжил я. — Вызвать меня к себе и попытаться разобраться во всем так, чтобы не поднимать никакой бучи. Вы же решили пойти по другому пути. Пути, который привел ко всему этому.
Оба ГРУшника молчали. «Лазарев» только сузил глаза и засопел. Вакулин поджал губы.
— Но вы по какой-то причине решили рискнуть и просто арестовать меня. Ведь вы же не могли не догадаться, что так дискредитируете себя в глазах бойцов. Так вот. Почему именно так? Почему именно арест?
Вакулин облизал подсохшие губы.
В канцелярии было тихо. Казалось, пограничники даже затаили дыхание, ожидая ответа.
— Мы торопились. Вот и все. С тобой нужно было что-то делать очень быстро.
— Почему? — спросил я, впрочем догадываясь, какой будет ответ.
— Поступила информация, — продолжил Вакулин. — Призраки готовят операцию завтра ночью.
Глава 11
— Завтра между двумя и тремя часами ночи, — продолжал Вакулин хмуро, — призраки перейдут Пяндж. Они будут действовать малыми группами, по 3–4 человека. Насколько нам известно, одна из них должна осуществить ложную сработку. На каком именно участке — пока не знаем.
Лазарев, слыша, как его товарищ выдает секретную информацию, сморщился. Он нахмурился, поджал губы, принялся то и дело бросать на Вакулина взгляды, полные неодобрения и подозрительности.
— Известно, — продолжал Вакулин, — что призраков поведет лично Тарик Хан, но в какой именно группе — непонятно. Предполагаем, что в основной: той, что должна проникнуть на Шамабад и отыскать капсулу.
— Вот так просто проникнуть? — спросил Нарыв недоверчиво. — А ничего, что на заставе человек пятнадцать личного состава? Их тут же повяжут. Или бой завяжется. Странный у призраков план вырисовывается.
— Мы ожидаем диверсию, — вдруг вступил Лазарев. — Возможно, поджог. Возможно, провокацию. Сейчас сложно сказать.
Говоря это, он с укором глянул на меня:
— Согласно нашему плану, они не должны добраться до заставы, — продолжил Лазарев. — Наши группы свяжут их огнем и заставят отступить. Вперед, в тыл, они не пойдут — слишком рискованно. А по пути обратно, к Пянджу, мы планируем перехватить их и уничтожить.
— Или, по крайней мере, одного Тарика. — Добавил Вакулин.
Я задумался. Значит, ГРУшники готовили капкан. Вероятно, их агенты должны были направлять пограничников, для которых прорыв выглядел как всего лишь очередное малочисленное вторжение. Никто из шамабадцев не знал бы об истинной игре.
Что ж, в этом был смысл. Но я по-прежнему считал: ГРУ и руководство не имели права использовать заставу так. Не имели права рисковать безопасностью границы и использовать личный состав как приманку.
— Но все, о чем мы тут говорим, — сказал Вакулин, — теперь не имеет смысла. Когда они пойдут, мы не сможем встретить их надлежащим образом. И тогда все. Конец.
— Либо откажутся от своей затеи, — сказал Лазарев, — либо нас ждет очень тяжелая ночь.
— У нас в любом случае будет тяжёлая ночь, — сказал я холодно.
Нарыв, стоявший у стола в оцепенении, вдруг пошевелился, прочистил горло и робко зашагал ко мне. Подавшись вперёд, он тихо спросил:
— Саша, можно на два слова?
Я глянул на лейтенантов. Оба молча уставились на меня. В их взгляде явно не было интереса к нашему с Нарывом разговору. После того что произошло сегодня на заставе, они будто бы потеряли всякую волю к борьбе и, казалось, не знали, как всё исправить. Зато знал я. Я кивнул Нарыву, и мы отошли к столу замполита, что располагался у задней стены, почти в углу кабинета.
— Саша, — прошептал Нарыв, — а правильно ли мы поступили? Это ж выходит… Мы операцию разведки сорвали…
Во взгляде Нарыва поблескивали искорки горького сомнения. Он явно был растерян. Явно не понимал, что делать.
— Может, надо было плюнуть… Рукой махнуть? — Спросил он, заглянув мне в глаза.
В них читался хоть и немой, но явный вопрос: «Что нам делать, Саша? Подскажи… Оправдай всё то, что мы сделали сегодня ночью. Скажи, что всё было не зря. Что мы поступили правильно».
И я сказал.
— Застава стоит здесь для того, чтобы охранять границы нашей Родины, так? — Проговорил я вполголоса, но так, чтобы оба «лейтенанта» меня слышали.
Нарыв обернулся к Уткину, как бы не зная, что ответить. Как бы не понимая, к чему был этот мой вопрос. Уткин молчал. На лице его читалась полнейшая растерянность.
— Т-так… — Нерешительно ответил Слава.
— И что сейчас изменилось? — Сказал я. — Кроме того, что мы теперь знаем правду — ничего. Ничего не изменилось. И мы по-прежнему будем действовать как и раньше. Как застава, как пограничники.