Но если у меня будет еще немного времени, я все же смогу добраться к своим. И при этом захватить с собой Хана.
К вечеру вернулись отец и брат Мариам. Девушка накрыла нам скромный ужин на том самом небольшом столике, в мужской половине.
Подавали хлебные лепешки, похлебку из фасоли и крепкий черный чай.
Мариам позвала и Хана присоединиться, но тот отказался. Сказал, что слишком слаб, чтобы держаться сидя. Тогда Мариам понесла ему еду — нехитрую похлебку с хлебной лепешкой.
Отца Мариам звали Абдулой Рашидом. Это был невысокий крепко сбитый мужчина лет пятидесяти. Несмотря на то, что казался он тяжеловесным и суровым, держался Абдула просто и дружелюбно. Часто улыбался.
Его грубоватое лицо было испищрено марщинами. У глаз эти морщины казались особенно глубокими и многочисленными. И каждый раз, когда Аблуда улыбался, становились еще глубже и, казалось бы, еще многочисленнее. У Абдулы была короткая, аккуратная борода, глубокие темные глаза и седоватые короткие волосы.
Когда он взялся за простую солдатскую ложку, я обратил внимание на его руки. Крупные, грубые, раздавленные тяжелой работой, они несли на себе шрамы — отмечатки долгой трудовой и крайне непростой жизни.
Абдула одиевался просто, но аккуратно. Он носил длинную старую, но чистую рубаху, просторные шаравары и тюбетейку с простым, но пестрым арнаментом.
Рядом с отцом сидел брат Мариам — Карим. Это был юноша четырнадцати лет. Почти еще ребенок.
Карим, наперекор своему отцу был высок. Выше Мариам. По юношески худой, какой-то неуклюжий и будто бы угловатый, за низким столиком он сидел нарочито ровно. Сидел так, как, видимо, по его мнению, должен сидеть за столом настоящий воин.
У Карима было худощавое, скуластое лицо и большие глаза, напоминавшие девичьи. Над верхней губой уже пробился несмелый мальчишечий пух, и мальчик часто и с какой-то забавной гордостью поглаживал его, будто бы это были пушистые мужские усы.
Карим носил не по размеру большую папаху и тонкий шерстяной халат, который перепоясывал видавшим виды кушаком. За кушак, совсем как «воин» мальчик заложил простенький самодельный ножик в мягких кожаных ножнах.
Карим смотрел на меня строго. Хмурил брови. Говорил мало и сухо. И так же мало ел, несмотря на то, что у него постоянно урчало в животе.
— Спасибо вам за кров, заботу и пищу, — сказал я, отламывая кусочек от плоской лепешки, — без вас было бы тяжелее.
Абдула с улыбкой отмахнулся.
— Не за что, Саша. У нас есть не много, но мы с радостью разделим с тобой и твоим другом эту скромную еду.
Мариам улыбнулась мне. Глянула на меня смущенно, но увидев, что я это заметил, уставилась в свою миску фасоли. Деликатно зачерпнула несколько фасолинок и отправила в рот.
Абдула тоже заметил, как девушка на меня смотрит. При этом он не прекращал улыбаться.
— Вы были рабочим? — Спросил я. — Работали с советскими специалистами?
— Двадцать лет, — покивал Абдула. — Мы с Фатимой перебрались в город еще в шестидесятом. Не от хорошей жизни перебрались. Отец не оставил мне ничего, кроме старой хибары с гнилой крышей, да паршивой овцы.
Абдула улыбнулся. Взгляд его сделался мечтательным и теплым.
Сначала я работал на стройках разнорабочим. А последние семь лет — крановщиком на строительстве гидроэлектростанции. Хорошие были времена. Мы жили в светлой и сухой квартире. Всего хватало. Чувствовалась твердая земля под ногами.
Абудла вдруг погрустнел.
— Не то что сейчас.
— У вас много овец, — улыбнулся я. — Я видел, что вы пригнали домой не меньше пятнадцати голов.
— Два трети из них — не мои, — покачал головой Абудла, — я просто пасу их за деньги и пшеницу. Так что, никакой я не зажиточный бай.
— И все же у вас тут уютно, — сказал я. — Давненько я не бывал в таких уютных местах.
— Видит Аллах, это все Мариам, — с некой гордостью сказал Абдула, — она как ее мать — умеет сделать дом там, где им раньше и не пахло.
— Папа… — Смущенно буркнула девушка, бросив на меня робкий взгляд.
Старик ей не ответил. Только улыбнулся. А вот Карим как-то недовольно засопел. Тогда Абдула наградил его мимолетным, но строгим взглядом. Мальчик, заметив это, поджал губы.
— Скажи, Саша, — обратился ко мне Абдула, чтобы прервать неловкую паузу, — а откуда ты? Где твой дом?
— С Кубани я. — С улыбкой сказал я.
Абудула аж просиял.
— У меня был друг. Инженер советский, старый был. Дядей Володей я его звал. Он тоже с Кубани, — теплый, мечтательный свет снова заблестел в глазах старого пастуха, — он мне много что рассказывал о тех краях. И про большие поля. И про колхозы с их большими машинами. И про то, что у вас там тоже тепло, но солнце не злое, как тут, у нас. Что оно так не кусает.