— Мариам, — как только за спиной Карима захлопнулась дверь, сказал Абдула. — Проверь нашего раненого гостя. Не требуется ли ему чего.
Девушка тоже ничего не сказала отцу. Только кивнула и собралась было вернуться в женскую, но я ее остановил.
— Лучше не стоит, — сказал я, заглядывая Абдуле в глаза.
Мариам замешкалась. Абдула ничего мне не сказал. Ничего не возразил. Он только смотрел в ответ.
— Убери со стола, Мариам, — после недолгого молчания проговорил, наконец, Абдула.
Мариам не издала ни звука. На этот раз даже не кивнула. Она только направилась к столу.
— Саша… — кратко бросил Абдула и направился в женскую комнату.
Обернувшись, он позвал меня за собой.
Мы вошли.
Тарик Хан, казалось, спал, лежа на спине и свесил прикрытую покрывалом руку. Он не выказывал совершенно никакой внешней активности. Сложно было сказать — притворяется этот человек или же и правда спит. Его ужин оказался нетронутым. Чашка с фасолью, прикрытая лепешкой, мирно стояла у «изголовья» его настила.
«Должно быть, рука его жутко затекла, — подумал я. — Ну ничего. Пускай помучается».
Абдула отошел к окошку. Уставился наружу, стараясь проглядеть бычий пузырь и темноту вечера, что была за ним. Здесь, в женской, стояла полутьма. Свет давала лишь небольшая коптилка, представлявшая собой миску с жиром и промасленной щепой.
Она стояла в углу и неравномерно освещала комнату. Освещала так, что стена с окном оказывалась почти в полной тени.
— Подойди, прошу, — сказал Абдула тихо.
Я приблизился.
Абдула помолчал еще немного. Помолчал, как бы решаясь заговорить. Потом, наконец, начал:
— Малик Захир… Не простой человек. Он тот, кому лучше не переходить дорогу.
Я молчал, не перебивал. Только смотрел на старого пастуха. Тот, будто бы не решался взглянуть на меня. Он ссутулился, немного опустил голову.
— Я всегда рад помочь гостям. Рад помочь вам, советским солдатам, — продолжал Абдула. — Советские люди много сделали для меня в жизни. От них я слышал и получал только хорошее.
Старик наконец поднял взгляд. Посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд этот был странным. Не таким, каким бывал обычно у этого человека. Не было в нем теплоты или задумчивой мечтательности, делавшей глаза Абдулы какими-то стеклянными. Зато в них была решимость. А еще — страх. И последнего оказалось намного больше.
— Но? — спросил я.
— Но моя семья всегда будет для меня самым главным, Саша, — сказал он. — Самым важным в жизни. И сейчас, видит Бог, я чувствую, что над нашими головами сгустились тучи.
— Я понимаю, — сказал я, не поведя и бровью. — Понимаю, Абдула.
Старик снова поджал губы. Устало засопел.
— Я обещаю, что отведу от вас беду, — сказал я несколько тише. А потом глянул на Тарика Хана.
Пакистанец казался мирно спящим. Даже слишком мирно. Лицо его побледнело и осунулось. Если бы не равномерно и едва заметно вздымавшееся покрывало на его груди, можно было бы подумать, что он мертв.
— Спасибо, Саша, — на выдохе пробормотал Абдула.
Я видел, как он боится за свою семью. Видел, как хочет защитить ее. А еще видел, насколько стыдно ему говорить мне такие слова. Насколько стыдно делать такие намеки. И все же я и правда понимал старого пастуха. Понимал и даже не думал держать зла.
— Что в нем такого? — спросил я, когда мы немного помолчали. — Что такого в этом старике, что ты боишься его?
Абдула нахмурился.
— Он… Он очень уважаемый человек в кишлаке и…
— Страха в твоих глазах было гораздо больше, чем уважения, — сказал я.
Абдула даже вздрогнул, услышав эти мои слова. Правдивые слова. Вздрогнул так, как вздрагивают, когда слышат печальную правду, от которой всеми силами стараются оградиться.
— Не думаю, что эти его родственники могут нагнать на тебя такой жути, — сказал я. — Нет… Только не они… Тут что-то другое.
Абдула поднял взгляд к беленому потолку. Почему-то сощурился, словно от солнца. Он недолго помолчал, моргая так, будто пытался что-то высмотреть на стене, над окошком. Я понимал — он думает. Думает, стоит ли мне рассказывать. Взвешивает все за и против.
Старик все же решился. Но заговорил он при этом тихо, почти шепотом. Будто бы каждая стена в доме могла его услышать.
— Несколько лет назад, — начал он, — у Малика Захира случилась ссора с одним мужчиной из нашего кишлака. Звали того мужчину Бехзад, и он был землевладелец. В его владении были пастбища и плодородная земля. И поссорился он с нашим старейшиной из-за одного плодородного участка у реки. Малик Захир упорно уговаривал Бехзада продать этот участок, но Бехзад не хотел.