— Тянуть больше нельзя, — сказал я, поднимаясь, — к тому же я обещал твоему отцу.
Я поставил пистолет на предохранитель, встал. Потом сунул его сзади за ремень.
— Лучше выйди, Мариам, — сказал я. — Выйди из дома не на долго. Хорошо?
Мариам сжалась. Глянула на меня исподлобья. Но во взгляде ее блестел страх.
— Скоро все кончится, — сказал я. — Где его одежда? Дай ее мне, пожалуйста. А потом дождись, когда мы уйдем.
Тарика Хана я застал лежащим там же, где и всегда. И снова он делал вид, что спал.
Я встал над ним.
— Я знаю, что ты не спишь, — сказал я.
Хан никак не отреагировал. Он даже не пошевелился. Сделал вид, что не слышит меня.
Тогда я просто кинул его свернутые шмотки Тарику на грудь. Только тогда Хан распахнул глаза.
Он раскрыл их резко, словно зверь, лежащий в засаде, притворившись спящим. Потом медленно перевел взгляд на меня.
— Одевайся. Мы уходим немедленно.
Тарик Хан вдруг подобрал руку, которую я приковал наручниками. Потом показал обе руки мне из-под одеяла. Я заметил, что на правой большой палец оказался в неестественном, странно оттопыренном положении, а вся кисть будто бы стала уже. С щелчком кости Хан вправил палец на место. При этом ни одна мышца не дрогнула на его лице. На моем тоже.
Я только достал пистолет из-за ремня. Показал ему.
— Это принадлежит мне, — сказал Тарик, уставившись на меня.
— Вставай, — приказал я.
Хан не сводил взгляда, но не с пистолета, как могло бы показаться, а с меня.
— Я еще слишком слаб, чтобы идти, — проговорил он низким, хрипловатым басом.
— Потерпишь.
Хан медленно стянул с себя одеяло. Столь же медленно сел на своем ложе, спустив ноги. Потом принялся надевать нательное белье. Казалось, он медлил специально. Каждое его движение было неторопливым и спокойным. Будто бы всем видом Хан пытался показать мне, что он меня не боится. Ну что ж. Он может позерствовать сколько хочет. Это ему не поможет.
Сжимая рукоять пистолета, я сделал два шага назад, когда Тарик надел обувь и встал.
— И куда же мы с тобой, друг мой, направимся? — проговорил он, будто бы стараясь загипнотизировать меня взглядом, словно змей.
— Не болтай. Шагай.
— И ты будешь держать меня на прицеле всю дорогу до самой границы, а, старший сержант? — спросил он, медленно, не сводя с меня глаз и проходя к выходу из женской комнаты.
— Ты же знаешь, что в твоем пистолете осталась еще одна пуля. Ведь так? — хмыкнул я. — Можешь попробовать дернуться. Посмотрим, к чему это приведет.
Тарик хрипловато рассмеялся.
— Значит, волчонок все же решился показать зубы. А как же твои товарищи, которые придут сюда за нами? — усмехнулся он. — Разве ты не желаешь их дождаться?
— Отвернись. Руки за голову, чтоб я видел.
Тарик подчинился.
— Ты солгал, ведь так, шурави? — проговорил он с какой-то извращенной радостью в голосе. — Никто не придет. Так?
— Шагай.
Хан медленно направился вперед, прошел в мужскую. Я — за ним.
— А вот за мной придут, шурави. И придут очень скоро, — проговорил он с нескрываемой угрозой. — Ты можешь убить меня прямо сейчас. Подойди, приставь ствол к моему затылку и выстрели. Закончи то, что начал там, на берегу Пянджа. Видит Аллах, я готов к смерти. Но готов ли ты убивать безоружного и беспомощного врага?
Когда я щелкнул предохранителем за спиной Тарика, он вдруг едва заметно вздрогнул. Движение это было столь неуловимым, что менее внимательный человек, чем я, никогда в жизни не заметил бы его. Но я смог.
Тарик Хан думал, что почувствует, как я подхожу. Что услышит это. Что поймет, когда именно к его затылку будет приставлен пистолет. Он не понял. Не понял, потому что когда он заканчивал свою речь про Пяндж, смерть и Аллаха, ствол «Беретты» уже смотрел ему в затылок.
Все это была лишь его уловка. Психологическое давление на «молодого сержантика», чтобы заставить меня приблизиться, а потом резко напасть и отобрать оружие.
Вот только Хан не знал, с кем по-настоящему он имеет дело.
— Ты готов? — спросил я ледяным голосом. — Нет, Тарик. Это не так. Ты ссышься подыхать. Я видел это по твоим глазам, когда мы дрались там, на берегу. И вижу это сейчас. Так что закрой хайло и шагай. Руки у тебя затекут очень скоро. А идти нам несколько километров. Не усложняй себе жизнь.
Тарик замер передо мной. Казалось, он искал слова, которые считал уместными сказать в этот момент. Сказать, хотя бы для того, чтобы не потерять лицо. Чтобы последнее слово все же осталось за ним.
— Я убью тебя, мальчишка, — сказал он, — убью раньше, чем ты успеешь понять, что умер.