- Извините, я ни в одной газете не читал о вашей войне. И не присягал участвовать в ней.
- Америка стала родиной для Луиса Камачо. Он любил эту страну и ее народ.
Он все время точно знал, что делает. Как вы и ваша жена в полете, он верно рассчитывал риск. Думаете, его работа была легкой? Когда Харлан Олбрайт жил по соседству? У Камачо были жена и сын. По-вашему, он был человеком без нервов?
Бабун молча уставился в окно, сложив руки натруди. Джейк и Каплинджер продолжали беседовать. Около четырех часов министр вдруг сказал:
- Кстати, капитан, вы отлично сумели представить TRX и "Афину" в Конгрессе. Я рассчитываю когда-нибудь прокатиться на А-12.
- Значит, нас уже двое желающих. Бабун снова снял с подставки трубку, сделанную из кочерыжки, и, продолжая ее изучать, бросил:
- Почему Камачо сознался в своем прошлом? Каплинджер улыбнулся:
- Кому дано понять человеческое сердце? В его объяснении, которое я очень внимательно читал после того, как Олбрайт в прошлом году вышел на него, написано; "Америка - страна, где заботятся о людях". Понимаете, он был полицейским. И не где-нибудь, а в ведомстве Эдгара Гувера. Но несмотря на параноидальное безумие этого деятеля, Луис видел, что подавляющее большинство агентов стараются применять закон честно, с должным соблюдением прав сограждан.
Камачо приехал из страны, где полиция так себя не ведет. Там полицейские не считаются честными, уважаемыми людьми. - Он пожал плечами. - Луис Камачо инстинктивно понимал Гувера. Он вырос в стране, где у таких типов вся полнота власти. Но Камачо видел свою задачу в служении обществу. Он стал американцем.
- Спасибо, что уделили нам время, господин министр.
- Я провожу вас к машине.
Он провел их через кухню к двери, выходившей на площадку для машин. По дороге он спросил Джейка:
- Как вы узнали, что я "Минотавр"?
- Просто догадался. То, что вы сегодня нас приняли, - лучшее доказательство.
- Догадались?
- Да, сэр. Моя жена предположила, что "Минотавр" - это просто роль, разыгрываемая каким-то актером, и это интуитивное озарение сразу многое прояснило. Потом я вспомнил ваше замечание за обедом в Чайна-Лейк этим летом: вы говорили нечто вроде того, что субъективное восприятие реальности важнее, чем голые факты. Камачо сказал, что те, кому положено знать об этой операции, знают. Это замечание относилось и к вам. Вот я и пришел к выводу, что вы, очевидно, "Минотавр".
- Я считал, что ваши письма - шантаж, пока не увидел вас воочию.
- Я понимал, что у вас могут возникнуть такие подозрения.
Джейк подошел к машине и открыл дверцу.
- Все наши замыслы, - рассуждал Каплинджер, - были шиты белыми нитками.
Неудивительно, что Камачо решил, что Олбрайт раскусил это. Олбрайт был не дурак.
Ройс Каплинджер остановился в конце дорожки и посмотрел на облака, собиравшиеся над вершинами гор на западе. Он вздрогнул, когда что-то твердое уткнулось ему в спину.
Бабун тихо сказал ему на ухо:
- Вы слишком часто просчитывались, Каплинджер. Не разобрав слов, но уловив что-то необычное в тоне, Джейк Графтон повернулся с изумленным выражением лица.
Лейтенант положил руку на плечо Каплинджера и развернул его боком так, что министр оказался между ним и Графтоном.
- Не двигайтесь, капитан. Клянусь, я пристрелю его, если придется.
- Что...
- Именно так, Каплинджер, - прошипел Бабун ему в ухо. - Я нажму на курок и выпущу из вас мозги. На сей раз будет не Матильда Джексон, и не Рита Моравиа, и не Луис Камачо. На сей раз будете вы! Вы думали, что все рассчитали, да?
"Минотавр"! Вы ошиблись! Решение принято. Настало время умереть вам.
Министр обернулся к нему:
- Но послушайте...
Бабун изо всех сил выкрутил руку Каллинджеру, - Решение принято! Они решили. Для вас все кончено.
- Пожалуйста, послушайте.., - взмолился министр, а Джейк тем временем с разгневанным видом направился к ним.
- Таркингтон!
- Пока, сволочь! - Бабун отошел в сторону и подняв руку, направив ее на лицо Каплинджера.
- Бах, - сказал он и выронил трубку из кочерыжки. Каплинджер ошеломленно озирался.
- Таркингтон, - тихо произнес Джейк угрожающим тоном.
Бабун сошел с дорожки. Он споткнулся, выругался и направился дальше. Он не оглядывался.
Каплинджер опустился на гравий. Он уронил голову на колени. Потом прошептал:
- Я действительно... действительно считал...
- Его жена...
- Знаете, он прав. - Джейк обернулся и посмотрел в конец длинной, ровной подъездной дорожки. Таркингтон все еще шагал, высоко подняв голову. - Да, прав.
- Уезжайте. Заберите его с собой. Уезжайте.
- С вами все в порядке?
- Да. Только уезжайте.
Джейк завел машину, развернулся и покатил по дорожке. Он притормозил, догнав все еще шагавшего Бабуна.
- Садись.
Таркингтон не обратил на него внимания. Он прикусил губу.
- Садись в машину, лейтенант, не то я отдам тебя под трибунал, и да поможет мне Бог!
Таркингтон остановился и взглянул на Графтона, сидевшего за рулем. Немного подумав, он открыл пассажирскую дверцу и сел.
Тронувшись с места, Джейк выглянул в зеркало заднего вида. Перед громадным, обвитым плющом домом Каплинджер по-прежнему сидел на щебне, уткнувшись головой в колени.
Километров через пять Бабун вдруг спросил:
- Почему вы остались на флоте?
- Есть вещи, за которые стоит сражаться. Бабун долго молчал, уставившись в окно. Наконец, произнес:
- Извините.
- Здесь все виновны. Мы рождаемся виновными, всю жизнь только и делаем, что извиняемся, и все равно виновными умираем. Виновны все парни, чьи имена написаны на Стене. И виновны те сволочи, которые послали их туда, а сами оставались дома; они до сих пор не чувствуют своей вины. Виновны двести тридцать ребят, убитых в Ливане одной бомбой. Из-за одного сукиного сына, который не дал часовому зарядить винтовку. Мы все виновны за всех них. Забудь об этом, - добавил Джейк.
- Я чуть не убил этого гада.
- От этого никому не стало бы лучше.
- Видимо, не стало бы.
Глава 31
Риту выписали из госпиталя в ноябре. Она надела шейный корсет и синюю форму, которую Бабун прянее из химчистки. Они вышли из ворот в полдень.
- Куда, красавица?
- Прямо в парикмахерскую, Джеймс. Пусть меня постригут, помоют голову и завьют. А потом домой, в постель.