Новобранец нам, конечно же, не поверил. Я и сам поступил так же в первый день пребывания в интернате. Но наступила шестая ночь, и для Тимки все изменилось, потому что пришли те, кто жил в Горьком мире. А способствовали этому специальные процедуры, которые проводили нам местные врачи.
Мы называли это электрофорезом. И хотя я понимал, что это нечто другое, но продолжал использовать именно этот термин, потому как врачи, нянечки, медбратья и прочий персонал упорно пытались убедить нас в том, что действовали нам во благо. И, как только мы закончим цикл процедур, ночные кошмары уйдут навсегда. Но с каждым сеансом становилось только хуже. Мы хотели им верить. Только обман становился все более очевидным: нам не собирались помогать, а лишь использовали в качестве подопытных кроликов. И в какой-то момент эксперимент принес первые ужасные плоды.
***
В кабинете очень сильно пахло лекарством: резким, отталкивающим, вызывающим рвотные позывы.
Николай Генрихович наградил меня строгим взглядом.
– Как ваши дела, тридцать восьмой? – спросил он, сдвинув очки на нос и уставившись на меня подслеповатым взглядом.
Он всегда ко всем обращался подобным образом – на «вы», даже к совсем еще маленькому Тимке.
– Спасибо, все хорошо.
– Как спалось?
– Во второй половине хорошо, а в первой не сомкнул глаз, – честно признался я.
– Вот как, и в чем же причина? – врач тут же проявил живой интерес.
Меня всегда удивляло отношение персонала к тому, что происходило в блоке в ночное время. Мы пытались жаловаться, возмущаться, просить помощи, но взрослые лишь делали удивленные лица и разводили руками, называя наши видения последствиями слабой детской психики. При этом всегда внимательно выслушивали и записывали наши страхи и галлюцинации в мельчайших подробностях.
– Ночью я принимал гостей, – осторожно сказал я.
Именно так нам надлежало называть те кошмары, что наступали с приходом сумерек.
– Голоса? Или визуальное явление?
– Материализация, – честно ответил я и ощутил, как по спине пробежал холодок. Не знаю, чего я боялся больше: того, что сегодняшний ночью визит повторится, или последствий нового медицинского исследования.
Николай Генрихович снял очки, отложил их в сторону и, глубоко вздохнув, покинул свое место. Обошел стул, на котором я сидел, и, оказавшись у меня за спиной, тихо сказал:
– Поздравляю вас, Дмитрий Хворостов, вы наконец-то стали пионером.
Я вздрогнул. Тяжелые руки врача легли мне на плечи. Он склонился надо мной и тихо шепнул на ухо:
– Имя?
– Он сказал, у него их много, слишком много, – дрожащим голосом произнес я.
– Но какое-то из них он все-таки назвал? – уточнил врач. – И не вздумай мне врать: иначе контакт не происходит. Нежить обязана назвать имя.
Закрыв глаза, я попытался вспомнить вчерашний кошмар. Врач меня гипнотизировал, заставляя подчиняться приказам. Вот так, одним словом. Как по щелчку пальца.
Сильно стрекотали цикады, и ухал филин. Спал я теперь исключительно под одеялом, поэтому не видел того, что происходило за окном, а вот протяжный скрежет услышал сразу же. Одеяло само сползло мне на грудь, облизнув засохшие губы, я оглядел крохотную комнату: тумбочку, шкаф, письменный стол с лампой – никого. А потом на окне возник комар, следом еще один и еще… и я почувствовал, как у меня из груди вырвался жуткий хрипатый голос, словно нечто уже давно поселилось внутри и теперь с легкостью управляло мной.
– Курент. Запомни, так стоит ко мне обращаться. Так и никак иначе!
Отшатнувшись, врач уставился на меня безумным взглядом.
– Ты слышал? Курент. Повтори!
Николай Генрихович задрожал, замотал головой, пытаясь повторить произнесенное мной имя, но не смог. Его губы безвольно шевелились, схватившись за сердце, он медленно повалился на пол.
Я продолжал спокойно сидеть: мое восковое лицо дернулось, а губы расползлись в стороны, изобразив злобный оскал. Неведомый кукловод с легкостью управлял мной, словно тряпичной куклой. Но какая-та часть меня все еще пыталась сопротивляться, и на глазах в знак того, что я еще жив, возникли извилистые струйки слез.
***
Ребята слушали меня, затаив дыхание. Даже Тимка, который редко мог усидеть на месте, не шелохнулся и не произнес ни слова. Я рассказал все, как было, утаив лишь одну важную деталь – чужой голос, назвавший свое имя.
– А ты уверен, что Генрихович умер? Может быть, просто его вольтануло? – уточнила Янка. Она была самая старшая из нас и, как мне казалось, отличалась скептическим отношением ко всему происходящему. Даже ночные визиты она называла последствием больной фантазии и всячески коверкала медицинские термины, которыми нас пичкал здешний персонал.