— Послушайте, — снова сказал Томпсон, — дайте мне сперва вывезти носорогов.
— А мне что делать со своим бульдозером и рабочими, пока вы будете ловить носорогов? — осведомился гость.
— Сказал бы я, что тебе сделать с твоим бульдозером, — процедил Грэм Холл.
Мне было немного жаль нашего гостя. Еще один славный малый, которого судьба забросила в буш. Не его вина, что он занимается бульдозерами.
— Я делаю то, что мне велено, — повторил он.
— Я тоже. — Томпсон попытался улыбнуться.
Ну, как тут быть?
— Вот что, — сказал Томпсон, — я свяжусь по радио со своим министерством, а вы свяжитесь со своим, и пусть выясняют отношения между собой.
— На боксерском ринге, — попытался я сострить, сочувствуя хозяину бульдозера.
Глава вторая
Когда над холмистой равниной буша восходит огненно-красное солнце, высокая сухая трава сперва плывет золотисто-лиловыми волнами, потом наливается сочной желтизной, и мир удивительно тих и прекрасен. Раннее утро с длинными прохладными золотисто-лиловыми стелющимися тенями — лучшее время суток.
Мои палатки стояли метрах в ста от площадки Томпсона, и за высокой травой я не видел ее, но было слышно, как он говорит по радио о следах со стариной Норманом. Я крикнул Брайтспарку Тафурандике, чтобы он сварил кофе, но ответа не получил. Тогда я выбрался из палатки и, обогнув ее, остановился перед второй палаткой, которая играла роль столовой. Брайтспарк Тафурандика спал подле очага, завернувшись в брезент. Приготовленное им ложе из травы осталось нетронутым.
— Тафурандика!
Он сел — старик со щербатым ртом и воспаленными глазами. Вид у него был ужасный.
— Куда ты ходил ночью?
Брайтспарк Тафурандика одной рукой взялся за голову, другой указал куда-то вдаль.
— Уже выследил пиво!
До ближайших хижин африканцев был, наверно, не один километр, но Тафурандика безошибочно находил такие места, как верблюд находит оазис в пустыне. Он и внешностью смахивал на верблюда.
— Ты кто — скаменга? Какое там, ты — цоци! Еще хуже, ты сто раз цоци! Скажи сам, кто ты такой?
Я бранил его на языке чилапалапа.
— Я старый человек, — Брайтспарк Тафурандика обхватил голову руками. — Старый, немощный человек.
— Когда я нанимал тебя, ты уверял, что обладаешь силой буйвола, сердцем льва и глазами орла. А на самом деле у тебя только жажда лошади!
— Я сам не пью, — возразил Брайтспарк Тафурандика.
— Свари мне кофе, Лошадь Которая Не Пьет.
Я вернулся к своей палатке.
Когда служащий бюро по трудоустройству в Солсбери представил мне Брайтспарка Тафурандику, я спросил по-английски:
— Неужели у вас нет никого другого?
— Нкоси, — обратился ко мне Тафурандика на языке чилапалапа, — я лучший повар и бесстрашный охотник.
— Мы будем ловить носорогов, — сказал я ему. — Живьем. И у нас не будет свежего мяса.
— Ловить кого? — переспросил Тафурандика.
— Чипимбири, — ответил я.
— Мои дети еще только в школу ходят, — сказал Брайтспарк Тафурандика. — Мне надо их кормить.
И вот я пью кофе, а солнце лишь наполовину выглянуло из-за горизонта, и небо являет вид буйной красоты, оранжевые и красные мазки вторгаются в ясные, чистые, покойные серые тона ночи, и на темной западной синеве еще мерцают редкие звезды, и макушки серых деревьев мопани на западе чуть тронуты утренним золотом, и мопани к востоку от моей площадки только начали превращаться в объятые пламенем черные силуэты на фоне ослепительной зари, и первые золотистые блики ложатся на лиловато-желтые верхушки слоновой травы, и в эту чудесную утреннюю пору, когда я в одной руке держу кружку кофе, в другой — сигарету, с площадки Томпсона доносится его голос:
— Чи-пим-биии-ри!
Я встаю со стула и кричу Брайтспарку Тафурандике, чтобы принес апельсинов, сую в карман горсть таблеток глюкозы, глотаю остатки кофе и спешу через высокую желтую траву к загонам и машинам. Солнце еще не вышло из-за деревьев. Слышно, как Томпсон песочит местных рабочих. Добежав до штаба, вижу, что рабочие карабкаются в высокий кузов пятитонного «мерседеса» под гневными взглядами Томпсона.
— Представляешь себе? — сердито говорит он мне. — Они всю ночь гуляли, пили пиво, ни один не спал.
Рабочие ухмыляются; в воздухе пахнет африканским пивом и застарелым потом.
Томпсон кричит на чилапалапа:
— Шевелись! Сегодня солнце задаст вам жару, ребятки! Сегодня вы проклянете ваше пиво! И учтите — когда у вас будут раскалываться головы, это вы сами виноваты, я тут ни при чем!
У Томпсона было паскудное настроение. Сперва злополучный следопыт, потом бульдозер, теперь это чертово пиво. Бен забирался в кузов не спеша. Бен — самый главный, лучший следопыт, личный следопыт Томпсона. Надвинув на глаза шляпу с обвисшими полями, он угрюмо попыхивал трубкой. У Бена всегда был угрюмый вид. Он редко говорил. Его дело было выслеживать зверя. Томпсон сердито глянул на него, но кричать не стал. Бен уселся в кузове спиной ко всем остальным и уставился в даль над головой Томпсона, попыхивая трубкой. Знал, что хмель не хмель — он главный человек в отряде. Томпсон крикнул:
— И если кто из вас будет лодырничать сегодня, будет работать шаляй-валяй из-за ибаббалаза — вечером пойдет в лагерь пешком, слово даю, и пусть его сожрут львы!
Большинство рабочих уже залезли в кузов и рассаживались на скамейках, пошатываясь из-за ибаббалаза — с похмелья; одних мутило, другие улыбались — кто сконфуженно, кто с пьяной беспечностью.
— Вы забыли, зачем мы здесь собрались? — кричал Томпсон. — Забыли, для чего вас наняли? Разве вы мужчины? Бабы, вот вы кто! Разве можно на вас положиться? Да вы хуже детей, честное слово!
Он метнул в них еще один грозный взгляд, повернулся, прошагал к кабине, залез в нее и хлопнул дверцей. Встав одной ногой на громадное заднее колесо, я перемахнул через борт в громадный кузов, где уже разместились рабочие, Грэм Холл, Ричард и Невин, и мощный мотор взревел. Избавленные от внимания начальства, африканцы весело тараторили. Было холодно, и в воздухе стоял резкий запах перегара и пота.
Солнце только-только оторвалось от золотистых крон, отбрасывающих длинные лиловые утренние тени, и в кузове тяжелого грузовика, который трясся по лесной дороге, было холодно. Холод проникал сквозь мои свитеры, черная кожа африканцев покрылась пупырышками, и в кузове уже не пахло потом. Тяжелый грузовик вздымал клубы пыли; золотистые и лиловые в утреннем свете, они вырастали позади нас и застывали в рассветном холодке. Рабочие, все еще под градусом, возбужденно переговаривались. Дорога вилась через буш вверх и вниз по склонам длинных холмов. Местами нам встречались стоящие вблизи дороги краали: три-четыре крытых травой хижины из жердей, а между хижинами — утоптанная площадка и плетеная ограда для момбе— скота; глинобитный амбар для зерна, роющиеся в земле африканские куры, иногда несколько поросят и почти везде тощие псы; тлеющие кухонные очаги, женщины и дети, которые поднимали голову и несмело махали нам руками, удивленно взирая на нас и наш огромный грузовик, и мы махали в ответ, и наши рабочие кричали: «Мы едем ловить чипимбири!» — и смеялись, очень гордые тем, что восседают в кузове вздымающей пыль тяжелой машины, и почти все веселенькие после ночной гулянки. Но краали попадались редко, и по большей части нас сопровождал безбрежный густой серовато-бурый буш Африки, грунтовая дорога и снова буш — и небо, и утреннее солнце, и клубы пыли за машиной. В тенистых ложбинах было очень холодно, приметишь издалека холодную тень, и вот уже тебя обдало стынью и ты мечтаешь, хоть бы дорога на дне ложбины оказалась настолько скверной, что Мкондо, водитель грузовика, будет вынужден сбавить ход и на миг остановиться, переключая скорость, и на миг замрет холодное дыхание серой тени, и ты внезапно по контрасту ощутишь блаженное тепло; но блаженству приходил конец, как только машина начинала взбираться на противоположный склон. Но вот грузовик выскочил из ложбины на солнце, и, пока он набирает скорость, тело согревает внезапный поток золотистых утренних лучей, и ты благословляешь солнце, однако Мкондо прибавляет ходу, и солнце уже не спасает тебя от встречного ветра.