— Солнцев, — представился незнакомец
— Бабуш… Александр, — неловко проговорил Бабуш.
— Товарищ хочет познакомиться с вами и побеседовать, — сказал секретарь и отошел к окну.
— А чего со мной знакомиться, — пробурчал Бабуш. Родился здесь, учился тоже здесь, военную форму надел в сентябре сорок первого. Воевал. Два ранения. Демобилизовался в сорок шестом. Сразу же пошел на завод. Женат. Один ребенок — сын Толя, шесть месяцев.
Солнцев и секретарь парткома переглянулись и засмеялись.
— Я так и думал, — сказал Солнцев.
— А чего вы хотели? — пожал плечами секретарь. — рабочая косточка.
Тем не менее, разговор получился долгим и обстоятельным. Солнцев задавал вопросы, уточняя скупые данные анкеты, которую Бабуш заполнял при поступлении: какие награды, за что награжден, где конкретно воевал, получал ли предложение стать кадровым офицером.
— Получал, — сказал Бабуш. — Но не остался. Домой хотелось.
— Немецким языком владеете? — спросил Солнцев.
— В объеме школьного курса, — усмехнулся Бабуш. — Ну и потом в окопах навтыкался, да и в Восточной Пруссии подучился самую малость.
Он прищурясь оглядел Солнцева и неожиданно спросил его:
— Вы из МГБ?
Солнцев и секретарь парткома вновь обменялись короткими взглядами.
— Почему ты так решил? — спокойно спросил Солнцев,
— Вопросы специфические, — сказал Бабуш. — Я в разведроте не один день пробыл. Угадал?
— Угадал, — в тон ему отозвался собеседник. — Значит, и предупреждать тебя не надо?
— Язык за зубами держать? — поинтересовался Бабуш. — Не надо. Только вы зря на меня время тратите, не шпион я и не военный преступник.
— Конечно, — без улыбки сказал Солнцев. — Вы — язва, Александр Николаевич. И чересчур догадливы. Значит, чего сослуживцам сказать, сами придумаете. А еще через месяц Бабуша вызвали в райком партии.
Милиционер на вахте спросил, куда он идет, выслушав Александра, обстоятельно разъяснил, где находится кабинет. В приемной, куда Бабуш попал, уже сидели с напряженными лицами несколько человек. Казалось, что они обдумывают ответы на вопросы, которые им будут задавать.
Бабуш принял независимый вид и сел на свободный стул.
Однако долго ему сидеть не пришлось,
— Бабуш Александр Николаевич здесь? — спросила вышедшая в приемную женщина.
Бабуш встал.
— Проходите, — сказала женщина.
Бабуш вошел в кабинет. В кабинете буквой «Т» стояли столы. За малым столом сидел среднего роста худощавый человек с утомленным лицом. Он был в белой рубахе с завернутыми рукавами. Это был первый секретарь. За длинным столом, накрытым зеленым сукном, сидели десятка полтора людей, которые внимательно смотрели на Бабуша, Александру вдруг стало холодно и неуютно. Захотелось сжаться и стать маленьким, лишь бы избежать столь пристального внимания сидящих в кабинете людей.
Тишина повисла в накуренной комнате.
— Товарищ Бабуш, — сказал секретарь райкома. — Как вы относитесь к рекомендации партии о направлении вас на работу в МГБ?
Бабуш вздрогнул.
Три десятка глаз пронизывали его.
— Как коммунист отношусь положительно, — сказал Александр и торопливо добавил: — Вот только не уверен, справлюсь ли. И потом, я ведь работаю на заводе, на хорошем счету там… — Он сам не понимал, что говорил. Перед глазами у Александра все расплывалось, мысли бились в голове.
С органами Александр дел никогда не имел, один раз только и наблюдал за их работой, когда ночью тридцать девятого арестовывали его соседа дядю Колю Мирошникова, а отца с матерью пригласили понятыми для производства обыска. Александр помнил, как люди в форме и гражданской одежде прямо в обуви ходили по свежевымытому полу коридора, курили на кухне, где сидел бледный и неестественно спокойный сосед, а потом, дав подписать матери и отцу какие-то бумаги, уехали и увезли с собой Мирошникова. Как оказалось — навсегда.
— Вы хотите лишиться партийного билета? — откуда-то издалека раздался спокойный голос.
— Вы меня неправильно поняли. — Бабуш облизал пересохшие губы. — Партбилет мне вручали в окопе… Сомнения у меня, товарищи, не справлюсь я с этой работой.
— Все сомневаются, — с легкой усмешкой сказал первый секретарь. — Я повторяю вопрос, как вы относитесь к рекомендации партии?
— Согласен, — сказал Бабуш обреченно.
— Какие будут мнения у членов бюро? — спросил секретарь райкома.
Сидящие в кабинете люди зашевелились, зашептались, потом закивали и снова уставились на Бабуша, но теперь уже разглядывая его по-другому — как человека, который уже почти вошел в круг особых людей, в ту самую организацию, которой одни боялись и которой другие восхищались.
Прошло немного времени, и Александр Бабуш стал оперуполномоченным УМГБ по Свердловской области. Самым ярким воспоминанием первого года были шестимесячные курсы в школе госбезопасности. Да еще, пожалуй, выявление полицая, который, боясь возмездия, уехал с Украины и поселился в глухой уральской деревушке.
Бабуш получил квартиру в знаменитом Доме чекистов, Расположенном в самом центре Свердловска. Дом занимал целый квартал и состоял из четырех секций, составляющих четырехугольник с зеленым двориком. В каждой секции был свой выход, но начальство посчитало, что при таких условиях не соблюдается режим безопасности. Поэтому три чугунные кованые арки намертво заварили, а у четвертой поставили будочку, в которой постоянно дежурил сержант с синими погонами. Сержант этот за место свое держался истово, и это было понятно: более спокойное место в Свердловске было трудно найти, поэтому документы у входящих во двор сержант проверял внимательно, не обращая внимания на то, что многих жильцов он уже знал в лицо и, приветствуя их, называл по имени-отчеству.
В Свердловске об этом доме ходили разные неприятные слухи. Особенно о жильцах, которые в доме жили до тридцать седьмого года. Но Бабуш этим слухам не верил. Обеспечение государственной безопасности — дело секретное, мало ли куда люди уезжают, быть не могло, чтобы довоенных чекистов просто расстреляли, а уж поверить в то, что люди, оберегавшие государство от заговоров, сами в таком же заговоре участвовали, было совсем невозможно. Честно говоря, тем самым Бабуш просто прятал голову в песок. Как страус. Перед войной ведь не только Ежова расстреляли, но и многих из тех, кто с ним вместе работал. Но ведь если подходить к этому щекотливому вопросу с другой стороны, можно было бы отметить, что перед войной и многих посаженных людей выпустили. Как оказалось, посадили их без особой вины, просто рвение ненужное проявлено было, перестарался Николай Иванович, слишком многих своими стальными ежовыми рукавицами ухватил. Вот товарищ Сталин его и поправил.