Да, эта мысль настолько развеселила полковника Качке, что он вдруг громко расхохотался, к удивлению Сергея Кирьякова.
Да, именно, фарт, удача. Надо только не упустить удобный случай…
— Вы есть замечательный конспиратор, герр Кирьяк, — польстил Качке, приготавливаясь изложить главную суть задуманного им дела.
Но он начал издалека.
— Германия умеет отдавать справедливость даже врагам, — сказал Качке в том же дружелюбном тоне. — Но друзьям она очень благоприятствует («пока они ей нужны», — мелькнула тут же мысль), то есть благоволит, герр Кирьяк… Возносит их очень высоко… Награждает… Предоставляет богатую и красивую жизнь, о которой я уже вам имел говорить… Нихт вар?
«К чему это он клонит? Чего от меня хочет?»— думал Кирьяков.
Сделав такое вступление, полковник Качке изложил перед Кирьяновым свой план разгрома партизан во всех его формах, а затем счел необходимым наглядно показать и обратную сторону вычеканенной им красивой медали, то есть то, что ждет того, кто вздумал бы не исполнить требования Курта Амедея фон Качке.
С этой целью он подошел к стене, занавешенной бархатными тяжелыми портьерами, и отдернул их. В стене показалась наглухо закрытая дверь.
Кирьяков с интересом наблюдал, что будет дальше.
— Смотрите! — сипло прохрипел Качке и ударом ноги распахнул дверь.
И Кирьяков глянул. Лицо его сразу посерело, серыми стали и задрожавшие губы.
Но он смотрел.
Он смотрел, не мигая, в пролет двери, за которым в мертвенном полумраке синих ламп виднелся врытый в землю острый кол и насаженный на него человек. Человек был проткнут насквозь, острие кола, пробив грудную клетку, торчало чуть пониже левой ключицы. Мертвый не мог сползти, потому что в середине кола был вбит длинный плотничий гвоздь.
— Смотрите! — повторил Качке, уверенный, что после такого зрелища вряд ли сыщется человек, который отвергнет его требования.
Липкий пот выступил на теле Кирьякова, он с трудом держался, чтобы не потерять сознания, но не отводил глаз от чудовищной картины.
В глубине застенка он увидел, кроме того, переплет из бревен, к которым были подвешены обнаженные человеческие фигуры.
— Я не имею желания, чтобы герр Кирьяк был в таком зале, — с явной издевкой произнес Качке и хихикнул.
Щеки молодого разведчика как-то сразу старчески ввалились, обескровленные губы плотно сжались, волосы взмокли, а по лицу струйками катился пот.
Но, испытывая свое мужество, он неотрывно смотрел на замученного человека, насаженного на кол. Казалось, он ничего не видел, кроме этой страшной фигуры…
Кто ты, товарищ? Кто мать твоя, которая с молоком напоила тебя силой? Где закалил ты сердце свое и кого призывал в свой последний предсмертный час?
Кто ты, товарищ?..
Сергей Кирьяков смотрел, плотно сжав бескровные губы, смотрел молча, не шевелясь…
Когда дверь захлопнулась и бархатная портьера вновь скрыла это чудовищное место страдания и смерти, Качке поднялся с кресла и, разложив перед Кирьяковым карту, сказал:
— Сейчас вы будете слушать и запоминать…
Господин Качке хорошо продумал всю операцию. Она была чрезвычайно проста. Партизанский отряд, разделенный на три отдельные группы, призывается Кирьяновым в квадраты, указанные полковником Качке, попадает в засаду и уничтожается.
Кирьяков сидел молча, опустив голову. В случае отказа его ждет страшная, нечеловеческая пытка. Хватит ли у него мужества, чтобы вынести ее и молчать? А если не хватит? Если боль, рвущая тело на части, заставит его сделать то, что требует враг?
Молодой разведчик застонал от приступа гнетущей тоски.
Что делать?
Какие шаги предпринять, чтобы спасти партизанский отряд и его дорогих гостей — десантников, если даже в последнюю минуту изменят ему силы?
На мгновение он представил себя в этом чудовищном застенке и почувствовал, что мужество оставляет его: липкий пот вновь начал стекать по лицу, перехватило дыхание, гулко, до щемящей боли заколотилось сердце.
Одно, только одно слово «нет!», и сразу он окажется вот за той страшной дверью.
Курт Амедей фон Качке ждал, по-бычьи наклонив голову.
— Ну? — наконец произнес он с угрозой. — Вы есть готовы?
Где взять молодому человеку силы для страшных мучительных пыток?
И Кирьяков, не поднимая головы, проговорил тихо, почти шопотом:
— Да… Поставьте мне на колени рацию и развяжите руки…
— Битте, герр Кирьяк, — потирая руки, торопливо забормотал Качке, суетясь от радости и возбуждения. — Я очень был уверен, что вы будете зеер гут понимать: жизнь есть чудесный дар, единственный дар, и только болван легко оставляет ее… Битте, герр Кирьяк, прошу вас называть такие пункты…